О романе Нельсона с Аделаидой Коррелья, отнюдь не являвшемся секретом для сослуживцев, жена так и не узнала, но слухи о том, какому риску он постоянно подвергает себя, несмотря на все ее заклинания, до Фанни доходили регулярно. 27 мая 1797 года она узнала — Нельсону приказано бросить якорь нового флагмана, семидесятичетырехпушечного «Тезея», близ Кадиса в виду всего испанского флота, практически на расстоянии выстрела от испанского контр-адмирала. А 3 июля того же года он опять сошелся с противником в рукопашном бою, когда, в ходе штурма Кадиса, его адмиральский шлюп столкнулся со шлюпом испанского военачальника, и команды обоих, мало что различая в сплошном дыму от артиллерийского огня, бросились друг на друга.
«Меня наверняка бы убило, — пишет Нельсон, — если бы не доблесть старшины шлюпа, здоровенного малого из Линкольншира Джона Сайкса». Джон Сайкс, по свидетельству еще одного из участников событий, «отбил удар, грозивший оказаться для Нельсона роковым…». «Испанцы бились как дьяволы. Казалось, им надо во что бы то ни стало отнять у адмирала лавры недавней победы. Судя по всему, они знали, с кем имеют дело, и били прицельно. Сайкс дважды пришел к нему на выручку, — продолжает тот же моряк. — Увидев обрушивающийся на него удар, готовый снести ему голову, он вовремя выбросил вперед руку! Мы все это видели… и все приветствовали его дружным «ура!» и мощной ответной атакой. Восемнадцать испанцев были убиты. Мы взяли их шлюп на абордаж и на борту оказались только мертвые или раненые».
«Этого мне, Сайкс, никогда нё забыть», — повторял Нельсон, поддерживая тяжело раненного старшину, пока они тащили на буксире к «Тезею» захваченный испанский шлюп с его страшным кровавым грузом. И действительно не забыл, отметив мужество моряка в «Очерке моей жизни», подготовленном впоследствии Нельсоном для одного из первых своих биографов. Не забыл он и собственную доблесть: «В тот момент мое личное мужество проявилось особенно ярко». А жене, упрямо повторявшей просьбу избавить ее от красочных рассказов о безрассудном поведении мужа, Нельсон писал: «Полагаю, действия мои в этом сражении не уронят меня в глазах мира. Доносящиеся до меня со всех сторон лестные слова тешат самолюбие, а успех вселяет уверенность в себя».
В очередной стычке с испанцами Нельсон уже не был столь удачлив.
Меньше чем через две недели после рукопашной у Кадиса Нельсон получил приказ направиться с находящимися под его командой судами в район острова Тенерифе и «занять положение, позволившее бы в результате внезапного решительного штурма взять город Санта-Крус».
Внезапности нападения придавалось особое значение, ибо, хоть по всем оценкам военный гарнизон в Санта-Крусе состоял из незначительного количества солдат и плохо обученных ополченцев, оборонительные сооружения отличались немалой крепостью. К тому же замок и форты в отличие от самого города были полностью укомплектованы людьми, и это еще более затрудняло действия наступающих. Все, однако же, обернулось таким образом, что о внезапности нападения пришлось сразу же забыть. В утро намеченного штурма неожиданно сильный прилив погнал десантные суда к берегу. В городе прозвучали сигнальные выстрелы, и капитан Трубридж, получивший задание высадить на берег на рассвете тысячу морских пехотинцев, распорядился отвести шлюпки к кораблям.
Не желая терять возможности взять Санта-Крус (куда, согласно сообщениям, только что прибыл корабль с ценным грузом из Манилы), Нельсон скомандовал немедленно нанести удар по порту. Но даже и при мощной поддержке корабельной артиллерии атака была отбита. Посовещавшись с капитанами и получив вдохновляющую информацию от перебежчика (гарнизон города, по его словам, «совершенно деморализован, все дрожат от страха»), Нельсон решил предпринять третью попытку, на сей раз ночью. С самого начала армейские командиры требовали действовать с предельной осторожностью, но теперь Нельсон назвал их тактику малодушием.
«У солдат, — говорил он, — не может быть того же мужества в осуществлении политических акций, какое есть у нас. Мы заботимся о благе нашей страны и каждодневно кладем нашу славу и честь на алтарь службы ей. А солдат всего лишь выполняет приказ».
Нельсон сам возглавил один из шести отрядов, на которые поделили около тысячи матросов и морских пехотинцев. Им предстояло высадиться на молу чуть ниже замка Саи-Кристобаль, подавить батареи, защищающие город, выманить гарнизон наружу и принять капитуляцию противника.
В глазах Бетси Фримантл все это выглядело как рутинная операция с предрешенным исходом. Восемнадцатилетняя дочь Ричарда Винна, довольно эксцентричного англичанина, живущего в континентальной Европе, Бетси полгода назад вышла в Неаполе замуж за Томаса Фримантла и теперь жила с ним на «Морском коньке». Поначалу она чувствовала себя «очень неловко» в разлуке с семьей, но по прошествии времени освоилась на корабле. «Лучшей жизни и представить себе невозможно, — записывала она в дневнике. — Фримантл весь внимание и доброта». «Старый Нельсон» (а он в свои тридцать восемь был всего на семь лет старше ее мужа), считала она, «отменно воспитан», за трапезами ведет себя чрезвычайно приветливо, хотя «больше молчит». В распоряжении Бетси находилась «уютная каютка», где она могла делать что заблагорассудится.
Поужинав на борту «Морского конька» с мужем, Нельсоном и другими командирами кораблей, Бетси вышла на палубу посмотреть, как они рассаживаются по шлюпкам. «Никакие дурные предчувствия» ее не мучили. Она отправилась к себе в каюту на нижнюю палубу — рядом находилось жилище жены парусного мастера — и вскоре заснула. Ночью ее разбудила сильная пальба, но она успокоила себя словами перебежчика: «Взять городишко ничего не стоит». Все в порядке, Тенерифе скоро окажется в руках англичан, а Фримантл — рядом с ней. Но утро принесло с собой сплошные разочарования. «Мы сильно заблуждались, — записывает в дневнике Бетси. — Ночь оказалась поразительно неудачной».
Шлюпки под английскими флагами, на которых желтыми буквами значилось название соответствующего корабля, с трудом подошли к берегу — дул сильный ветер, волны накатывали одна за другой. Часовые, оказавшиеся бдительнее, чем думалось, вскоре заметили приближающийся десант и, как впоследствии отмечал один из офицеров-моряков, «сразу подняли тревогу, открыв перекрестный огонь из орудий и мушкетов». Большинство шлюпок пронесло мимо мола, иные выбросило на берег, третьи разбились о прибрежные камни, матросы же и морские пехотинцы, спрыгивая на землю, сразу попадали под густой огонь, обрушивающийся из-за каждого угла, любого укрытия. «К сожалению, — продолжает тот же участник боя, — из-за ошибочных приказов, темноты и общей растерянности множество шлюпок так и не достигло берега». А экипаж остальных, вооруженный ножами, саблями и пиками, выскочив на сушу, сразу вынужден был залечь под пулями и картечью. Фримантла, и не его одного среди офицеров, ранило. Трубридж, укрывшись в женском монастыре Санта-Доминго, тщетно пытался убедить испанского командира, что английский десант достаточно силен и может диктовать условия капитуляции.
