Я раскачивалась от одной крайности к другой, от Кэрол к Уилли, противоположным друг другу. Трапеция качалась все выше и выше, каждая из моих сторон росла и развивалась, приобретая новый опыт. И на этом пути я начала улавливать проблески своего истинного «я».
* * *
Время от времени я созванивалась с Робин. Она недавно начала самостоятельную жизнь и обитала теперь в отдельной квартире. Порой, как в старые времена, я приходила и оставалась у нее на ночь.
Сама я сменила квартиру совсем недавно; к тому же работала я только в двух местах уборщицей и зарабатывала сущие копейки — однако сумела уговорить агента по недвижимости найти мне новую квартиру и переехала в нее одна.
Кровати у меня не было, да и вообще с мебелью было негусто. Кушетку и кофейный столик из Армии Спасения я забрала с собой, почти все остальное оставила Крису.
Сосед подарил мне старую, громко гудящую радиолу. Она стала моим лучшим другом.
Зарабатывала я двадцать долларов в неделю, а за квартиру надо было платить тридцать пять. Оставалось только молиться — и, видно, молитва помогла, потому что я очень вовремя получила подработку.
На новую работу в магазин «Кулинария» я ездила на велосипеде почти каждый вечер после школы. В конце смены доедала остатки готовых блюд. Никто не знал, что ем я только это — да еще то, чем угощает меня Робин.
Черил, одна из девушек, работавших вместе со мной, как-то раз меня на этом поймала и, хоть это было и против правил, начала совать на дно моей обычной картонной коробки для ланча жареных цыплят. Каждую ночь, в конце смены, она вручала мне коробку, полную чипсов. Однажды на дне, под чипсами, я обнаружила теплую жареную курицу. И заплакала.
Порой ко мне заходил отец. Я была благодарна ему за компанию. Он ходил вместе со мной по магазинам. Я покупала свой обычный набор — варенье и рис. Он старался произвести впечатление на кассиров тем, сколько денег тратит на бакалею. Покупал даже шоколадные бисквиты для собаки. За свои покупки я платила сама. Он, похоже, не замечал моей бедности — а я старалась ее не показывать.
Однажды мне пришло в голову: хорошо бы он одолжил мне деньги, чтобы внести депозит за квартиру, а я бы ему еженедельно выплачивала долг. Тогда я никогда больше не буду бездомной. Я видела рекламу: депозит стоил четыре тысячи долларов.
— Я бы с удовольствием, — ответил он, — но откуда же столько денег взять?
А на следующей неделе рассказал, что выдал матери четыре тысячи долларов на ремонт ванной и туалета: она собирается положить в ванной какую-то особую зеркальную плитку, настелить новые полы и заменить стальные краны позолоченными.
Я подумала: если образование научило меня осознавать и остро воспринимать жестокость и несправедливость — стоит ли оно того? Потом вспомнила о Мэри и сказала себе, что буду такой, как она. Никогда я не стану такой бесчеловечной и жадной, как «они».
* * *
Школьный год я закончила со средними и высокими оценками. Это было невероятно, и обе мы, я и Мэри, безумно радовались. Но вместе с энтузиазмом пришел и страх — страх перед тем, что все кончается.
Подходит к концу моя более или менее упорядоченная, структурированная жизнь. Вот-вот я утону в неопределенности будущего.
Шумел и гремел выпускной вечер — а я стояла в сторонке, глядя, как другие болтают и веселятся. Друзей среди соучеников у меня почти не появилось; перемены я проводила, как правило, либо одна в столовой, либо в кабинете консультанта из колледжа, где чувствовала себя как дома.
Одна девушка из моего класса подошла ко мне и, к большому моему удивлению, попросила оставить свой адрес.
На класс свой я смотрела так же, как на семью: война одиночки против толпы, расплывчато именуемой «они». Понятно, что и со мной мало кто водился; даже хуже — некоторые подходили ко мне украдкой, но, извиняясь, объясняли, что никогда не станут заговаривать со мной на глазах у друзей, считающих меня сумасшедшей. А эта девушка смело отошла от своей компании и двинулась прямиком ко мне. Она дала мне свой адрес, а я ей свой.
На Рождество я получила от нее открытку. Она писала: хоть мы никогда и не были близки, благодаря мне она многое узнала о жизни. Ее вдохновляла моя смелость и настойчивость. Она ощутила вину за то, что прежде жила беспечной жизнью «богатенькой девочки», и решила пойти работать медсестрой. Я читала это письмо — на Рождество, в одиночестве, в пустой квартире — и к глазам моим подступали слезы. Впервые я осознала, что могу кого-то вдохновить — пусть сама и понимала, что двигала мною не столько смелость, сколько смесь надежды и страха.
* * *
Я перестала встречаться с Мэри как пациент с врачом. Долгий путь прошла я с того дня, когда впервые оказалась у нее в клинике, израненная душевно, эмоционально и физически!
Терапевтические встречи превратились в посиделки за кофе. Более того: они сделались слишком личными, чтобы сохранять профессиональные взаимоотношения. Мы договорились не терять связь — и впервые в жизни я такое обещание выполнила.
Теперь можно было отправляться в банк — попробовать устроиться операционистом и надеть форму, о которой я давно мечтала. Правда, мои математические познания, при всем их прогрессе, были еще далеки от идеала. Но не это заставило меня передумать. Я уже не могла наивно верить, что меня начнут уважать за униформу, как верила в это неотесанная фабричная девчонка.
Целый год я прожила практически без зарплаты — и оценки позволили мне поступить в университет. У меня появилась возможность получить высшее образование, по иронии судьбы, еще несколько лет назад мне недоступная. И я решила поступать.
* * *
Кое в чем Мэри оказалась права. Моя наивность и связанная с ней социальная некомпетентность сильно усугублялась недостатком образования. С другой стороны, недостаток образования служил для нее удобным объяснением.
Чем дальше я училась, тем обширнее становился круг моих знакомств, но и тем чаще меня воспринимали как чудачку или «клоуна»; новоприобретенный лоск то и дело с меня спадал, и я делала или говорила что-нибудь такое, что больше прилично круглой дуре, чем ученой даме. Впрочем, оставались еще объяснения: мне было всего девятнадцать, и я всегда могла свалить вину на свое происхождение.
До начала занятий в университете оставалось два месяца. Я подала заявки на несколько курсов: работа с молодежью, социальная работа, соцобеспечение, искусство и дизайн интерьеров.
Профессии, связанные с заботой о людях, отвечали развитому у меня защитному инстинкту и напоминали о Мэри. Специальность «искусство» хорошо отвечала моей нерешительности и неготовности сделать четкий выбор. Быть может, ближе всего к моей истинной природе стоял тот выбор, который я сама не воспринимала всерьез — дизайн интерьеров. Он обращался к той части меня, что строила миниатюрные миры шестнадцать лет назад в специальной школе. К той части, которая любила сортировать вещи по виду, цвету и размеру, что влюблялась в вещи в чужих домах намного сильнее, чем в их хозяев. Как всегда и бывало, в конце концов эта часть меня потерялась, а другие две пришли к компромиссу. На первом курсе я изучала искусство, а на втором перешла в Школу общественных наук.
