— Приходите завтра. Мы изучим ваши данные, и я представлю вас шефу.
«Интересно, — думал я, возвращаясь домой, — а не попадет ли моя фотография сразу же в досье ФБР? Вряд ли. Частные компании редко прибегают к услугам ФБР. У них есть свои возможности проверить кандидата в служащие. Да и особыми секретами эта фирма, по-видимому, не располагает, но выход на Штаты я, несомненно, буду иметь».
Я пришел на следующий день.
Шеф — сухощавый, бледный, невысокого роста человечек в очках, был настроен не столь дружелюбно, как его подчиненный. В его вопросах я усмотрел некоторое недоверие и, пожалуй, недоброжелательность.
Он, правда, не слишком глубоко интересовался фактами моей биографии, но высказал явное недовольство тем обстоятельством, что я занят на службе. Я понял, что я им не подхожу, и поэтому не слишком удивился, когда через неделю, позвонив по телефону в контору, получил вежливый отказ.
Кстати, о языке. С самого начала мои однополчане взялись обучать меня испанскому языку. Начали мы с того, что в мой словарик я записал все наиболее популярные в солдатской среде ругательные слова и выражения, коих в испанском языке немало. Но вскоре выяснилось, что записал я далеко не все. Как-то за ужином я спросил у сеньоры Кармен значение одного вспомнившегося мне вдруг слова из солдатского лексикона, значения которого я не знал. Бедная старушка зашлась от хохота, трясясь всем своим тучным телом. Пустив из сифона струю в бокал с вермутом и немного отдышавшись, она сказала мне, что это слово нехорошее, но если меня все же интересует его значение, то пусть уж лучше мучачос на службе мне его и объяснят. Придя на службу, я спросил у ребят значение этого слова, сказав при этом, что у моей хозяйки не хватило слов, чтобы его объяснить. Слово это, кстати, здесь столь популярное, что когда через несколько лет мы ехали на машине с пятилетней дочуркой и нам навстречу из переулка, нарушая правила движения, выскочил шальной «фиат», моя дочка, яростно погрозив ему кулачком, крикнула вдогонку: «Boludo!» Дружно посмеявшись, парни популярно, с соответствующей жестикуляцией объяснили мне значение этого слова. И слово-то было немудреное, но популярное: «boludo», то есть м…дак.
Вскоре после поступления на службу, по объявлению в газете я нашел себе преподавательницу испанского языка, с которой занимался два-три раза в неделю. Она поставила мне правильное произношение, дала основы грамматики, ввела в секреты разговорной речи, характерной именно для столицы. Язык я изучал, как говорится, в аварийном порядке, считая это делом чрезвычайной важности. Какой же я аргентинец, если испанский у меня через пень колоду! Купил магнитофон, слушал записи местных артистов, смотрел телепередачи, новости, просмотрел все аргентинские довольно неплохие фильмы: «Моя бедная мать» с Уго дель-Каррилем в главной роли, фильмы Лолиты Торрес, «Три раза Анна» и множество других. Просмотрел все премьеры американских фильмов в сопровождении титров. Тут были и «Спартак», и «Бен-Гур», и «Десять заповедей Моисея», и другие. В больших дорогих кинотеатрах на авениде Кориентес, куда без галстука в вечернее время не пускали, перед началом фильма давалась музыкальная программа. Обычно исполнялись танго под рояль, бандонеон (подобие нашей гармоники) или аккордеон, а также фольклорные мелодии под гитару и большой барабан — тамбор.
А тем временем моя служба в армии продолжалась. На доске объявлений висел список личного состава, где против каждого имени стояла отметка о религиозной принадлежности: кто католик, кто протестант, кто иудей, а двое вообще написали «атео» — атеисты. Это было для того, чтобы не назначать в наряд, когда у кого-нибудь религиозный праздник. Я значился как католик. (Солдаты вскоре привыкли ко мне и принимали как вполне своего.) Однажды я дежурил по этажу. В мои обязанности вменялось провести влажную уборку всего этажа, включая лестничную площадку и туалетную комнату, которая одновременно служила курилкой.
— Кто это тут мне насвинячил, не знаешь? — спросил я у солдата, вышедшего в туалет покурить.
Унитаз был забит булкой и быстро наполнялся нечистотами.
— Да Тинго это дурака валяет.
— Ты сам видел?
— Ну видел. Зачем мне врать?
Я зашел в архив, где работал Тинго, и поманил его пальцем. Он был рослый солдат, на голову выше меня, но довольно рыхлый.
— Пойдем, дело есть, — сказал я ему. Он пошел за мной, ничего не подозревая.
Вошли в туалет. Я подвел его к унитазу. В туалетной комнате мы были одни.
— Сам уберешь или тебе помочь? — спросил я его.
— Еще чего! — бросил он небрежно.
— Вытаскивай хлеб, очень тебя прошу, — сказал я тихим голосом. — Ну пожалуйста, будь так любезен.
— Да пошел ты!.. — процедил он сквозь зубы и, сплюнув на только-что убранный пол, повернулся, чтобы уйти.
Ухватив его за рукав мундира, я резко развернул его и жестко припечатал к стене. Икнув, он вытаращил на меня глаза. Я схватил его за грудки, слегка треснул затылком о стенку. Сын крупного оптовика-бакалейщика, он был изрядно откормлен, имел лишний вес, поэтому стена гулко содрогнулась от удара.
— Что тут происходит? — послышался строгий голос капрала Пуй, входившего в туалет. — В чем дело?
— Да ничего такого, мой кабо, — ответил я, успев вовремя отпустить Тинго. — Мы тут немного шутили, и вот он поскользнулся на мыльной пене, которой я мыл пол. Я вот его поддержал, чтобы не упал.
— А это еще что? Какой паскудник бросил булку в унитаз? — спросил капрал, наклонившись над забитым унитазом. Тииго стоял молча, лицо его наливалось краской.
— Не беспокойтесь, мой кабо, — сказал я. — Я отвечаю сегодня за уборку, все будет в полном порядке.
— Иди и вынимай, — сказал я Тинго, когда капрал вышел.
Бедняга молча, сняв мундир и засучив рукава белой сорочки, полез рукой в загаженный унитаз, достал оттуда разбухшие куски батона, швырнул их в урну, после чего, с отвращением на лице, долго мыл руки с мылом. Я же невозмутимо продолжал работать шваброй, доводя при помощи какого-то пенящегося, ароматного средства до блеска черные мраморные плитки пола.
— Смотри, больше так не делай, — сказал я ему вслед.
Он молча вышел с видом побитого пса.
«А не перегнул ли я палку? — подумал я. — Не стоит наживать врагов. В моем-то положении». Недели через две я встретил его в танцевальном кафе, подвел к стойке и угостил двойной порцией коньяка.
— Ты на меня не сердишься?
— Да, нет, я сам виноват, — сказал он смущенно.
— Тогда мир?
— Мир. — И мы пожали друг другу руки.
Как-то раз затеяли «армрестлинг»— схватку на руках. В комнате, где хранились архивы, стоял узкий длинный стол, за которым устроили импровизированные соревнования. Противники по очереди садились друг против друга и, подложив под локоть папки из архива и взявшись рука об руку, пытались каждый завалить руку против гака. В институте я занимался классической борьбой, играл двухпудовыми гирями, да и сейчас занимался гимнастикой— в общем, был в неплохой форме. К тому же знал некоторые тонкости в этом виде силовых упражнений, которые нам показывал наш тренер в «Динамо» Борис Прутковский, руководивший нашей секцией борьбы.
