Оба события вселили в нас изрядную долю оптимизма. Лично я был на седьмом небе от счастья, когда получил письмо от отца. Оно, кстати, вызвало оживление среди всех обитателей хребта.
Я прочитал его, сидя на корточках на склоне холма. Перед этим прошел сильнейший дождь, наполнивший в мгновение ока все наши окопы водой, а за ним последовало совершенно неожиданное нашествие похожих на муравьев насекомых. Их было так много, что приходилось защищать от них глаза и лишний раз не открывать рот. Они падали на землю, покрывая ее довольно плотным покрывалом (после дождя они жили всего лишь минуту). Поэтому я соблюдал осторожность и сидел на корточках — не хотелось испачкать только что выстиранные штаны в грязи или мертвых насекомых.
«Роберт, — писал отец, — твоя морская форма готова. Выслать ее тебе?»
Да...
Я вспомнил, какой недосягаемо красивой казалась мне голубая форменная одежда морских пехотинцев. Я сидел на корточках, окруженный дикой, насквозь промокшей природой и мириадами трупов насекомых, на острове, находящемся на краю света. Я сидел, одетый только в штаны, обрезанные над коленями, и пару мокасин, украденных с армейского склада, и представлял себя во всем великолепии парадной формы.
«Роберт, твоя форма готова. Выслать ее тебе?»
Слухи на хребте распространяются быстро. И пока мы оставались на хребте, я был «тем самым Счастливчиком, чей старик хочет выслать ему комплект форменной одежды». Я шел обедать и слышал со всех сторон:
— Эй, Счастливчик, твой старик уже выслал тебе форму?
— Парень, как твоя новая форма?
Я еще только подходил, а вокруг уже начинали улыбаться. Видно, люди представляли себе 1-го дивизию морской пехоты, прибывшую на наш хребет, в парадной форме, с развевающимися знаменами и под звуки оркестра.
Не было никаких подначек или ухахатыванья, меня никто не дразнил — только спокойные улыбки и добродушное прикалывание. Создавалось впечатление, что более чем оригинальное предложение моего отца следует тщательно оберегать как старую семейную шутку, фантазию, которая позволяет сохранить рассудок на сумасшедшем острове.
Все считали, что мой отец — отличный парень, и часто справлялись о его здоровье.
* * *
Сержант Денди принес плохие новости. Он навестил нас днем раньше, чтобы снять мерки для новой одежды. Выводы, которые мы сделали после его визита, были настолько обнадеживающими, что мы провели ночь, строя догадки, одна приятнее другой. Мы были уверены, что покидаем Гуадалканал. Но куда нас отправят?
Но сержант Денди быстро ликвидировал всеобщее ликование:
— Готовьтесь. Утром уходим с Матапикау в новое наступление. Соберите вещи, подготовьте оружие, боеприпасы должны быть сухими. Нам на смену придет 8-й полк морской пехоты.
Он замолчал, а мы огорченно переглянулись. Его физиономия оставалась абсолютно бесстрастной. На ней не отражалось даже удовлетворения гонца, принесшего плохое известие. Сердце сержанта Денди, как и многих других, уже давно окаменело.
— Не спрашивайте меня, что все это значит. Вообще не задавайте идиотских вопросов. Просто делайте то, что я говорю, — заключил он и отбыл.
И это после того, как мы провели здесь пять бесконечных месяцев.
У Бегуна была малярия. Кирпич почти не вылезал из своего окопа, разве что только ночью. Здоровяк и Пень были подвержены приступам тяжелой депрессии. У меня была дизентерия. Хохотун стал невероятно раздражительным. И все мы были истощены и ослаблены сверх всякой меры.
А теперь нам предстояло идти в атаку. Мы даже на обед ходили с трудом. А нам предлагали нападать на противника.
Мы были в отчаянии.
Утром мы собрались у пулеметов, ожидая приказа разбирать их и выступать.
Он не поступил.
Не было его и на следующий день, и через день. Постепенно к нам вернулась надежда. Она приползла краснеющая, стыдящаяся своего поспешного трусливого бегства и пообещала больше так не поступать.
Как-то утром сержант Денди передал нам приказ:
— Оставьте пулеметы, возьмите только личное оружие, боеприпасы и личные вещи. — Потом он довольно ухмыльнулся и добавил: — Нас сменяют.
Было 14 декабря 1942 года. Мы находились на позициях без перерыва с 7 августа. Мой батальон — 2-й батальон 1-го полка — был последним из 1-й дивизии морской пехоты, покинувшим позиции.
С Гуадалканалом все было копчено.
Мы победили.
Мы спускались с хребта под мелким моросящим дождем. А нам навстречу шли парни из 8-го полка морской пехоты. На них были каски, совсем как те, что носили еще наши отцы во время Первой мировой войны, а англичане носят и сейчас. Взбираясь по скользкому склону, они выглядели жалкими и очень несчастными. Мы их искренне жалели, даже понимая, что самое плохое уже позади. Но мы не могли не подколоть их, этих ребят из Сан-Диего в солнечной Калифорнии.
— Смотрите! Вот они — «голливудские морпехи».
— А ну-ка глянем, что тут у нас? Эй, парни, а где ваш военный магазин?
— Да пошли вы...
— Ш-ш-ш, так нельзя разговаривать. В кино так не делают. Вам должно быть стыдно!
— Ребята, какие новости в Голливуде? Как дела у Лапы?
— Да, как там Лапа? Лапа Тернер?
Они старались изобразить превосходство, но не могли скрыть зависть, которую всегда испытывает тот, кто остается, видя тех, кто уходит. Мы шли вниз, худые, измученные, но радостные, а они — вверх, упитанные, но переполненные дурных предчувствий. Я сказал, мы были счастливы. Так оно и было. Мы были дико, беспредельно, исступленно счастливы.
* * *
Следующую неделю мы провели в палатке, установленной там, где хребет, изгибаясь, спускается вниз к полям купай. Хохотун и я периодически наведывались на продовольственный склад и в конце концов натаскали столько еды, что я смог себе позволить в одиночку сожрать большую банку консервированных абрикосов, заработав ужасное расстройство желудка. Я лежал на животе, прислушивался к режущей боли в кишечнике и стонал:
— Мне плохо. Я слишком много съел. Как это прекрасно, когда можно съесть слишком много.
Только упорно повторяющиеся визиты «стиральной машины» чарли напоминали нам о том, что на Гуадалканале еще остались японцы.
Еще неделю мы провели в садах Эдема. Мы пришли в палаточный городок, устроенный в устье реки Лупга. Нам выдали пиво, причем в количестве достаточном, чтобы великолепно напиваться каждый вечер. Днем мы купались в Лупге — чудесной реке, чья чистая, прохладная вода гасила огонь малярии в крови. Причем плавание в реке нередко становилось делом опасным из-за отдельных остряков, которые развлекались, швыряя в воду ручные гранаты.
