Фантомы вновь ожили, даже не догадываясь о том, что только что был поднят занавес перед началом последнего акта драмы. Они сидели в этой великолепной комнате, украшенной позолотой и белым мрамором, и ели икру, которую доставили сюда с Дона. Вряд ли они понимали, что для них означает название этой реки. Они сидели во дворце Валтасара; но они все еще не могли видеть огненные послания на стенах. Удастся ли, думал я, остановить наступление русских на Дону?
Итак, партия проиграет эту войну. В этой величественной комнате подобная мысль наполнила меня чувством злорадного удовлетворения. Но что на самом деле происходит на Кавказе?
Пенелопа что-то начала понимать. Она посмотрела на меня вопросительно. Внезапно я представил ее в платке, наброшенном на голову, трясущейся в кузове грузовика во время метели. В таком виде я видел многих женщин в России, куда-то едущих на единственном виде транспорта, который возможен в покоренной стране, навстречу чему-то, что никто не может определить или описать. После всех совершенных зверств вряд ли мы могли рассчитывать на что-то лучшее, чем окончить наши жизни в какой-нибудь сибирской угольной шахте.
Итак, мы отправились смотреть «Свадьбу Фигаро». Для этого нам надо было всего лишь перейти на противоположную сторону улицы. Шел легкий снежок. Пенелопа надела на голову платок.
Мы заняли наши места в ложе. Мы также принимали участие в пантомиме – пантомиме XIX столетия. Пожилой лакей в панталонах до колен, который показывал нам наши места, рассказал мне, когда я его спросил, что он вспоминает при виде Его Апостольского Величества, входящего в имперскую ложу.
Оркестранты начали настраивать свои инструменты. В воздухе носилось чувство праздника. В это время я подумал: а что, если Гарлофф бросил в придорожной канаве устаревшие повозки «скорой помощи» и запряг лучших лошадей в другие повозки – те, которые тащили операционную, аптеку и, возможно, передвижную кузницу? Последнюю было тащить особенно тяжело из-за ее громоздкости. Ромбах отсутствовал. Подобные жизненно важные подробности планировались и обсуждались во всех мелочах. Выкинуть палатки и вместо них загрузить одеяла – помимо этого, не было ничего важнее! Была ли у него возможность посоветоваться с сержантом Германном? Он сразу бы все понял. Кинцль скорее застрелится, чем выбросит хотя бы один пузырек эфира. Старая команда! Пока я здесь сижу, они, вероятно, сейчас едут в ночи.
Дирижер поднял свою палочку. Пенелопа улыбнулась так, что Калипсо и не снилось. Скрипки сыграли увертюру. Я думал о Тамаре Михайловне, красивой девушке из Краснодара. Ушла ли она к партизанам? Стреляет ли в наших? Я думал и о многих других важных событиях, которые случились в моей жизни. Это была тоска. Занавес поднялся, и мы стали смотреть самую замечательную пьесу XVIII столетия с прекрасной музыкой. Все это, конечно, так, но нельзя забывать и о том, что она стала своеобразной прелюдией к тем потокам крови и слез, которые пролились во время Великой французской революции. Но разве эта музыка не пережила революцию? Какой будет Европа, когда все наши нынешние трудности уйдут в прошлое?
Великий, неунывающий творец заставил замолчать внутренние голоса. Он заставил бога войны еще раз уйти в тень, но теперь уже в последний раз. Истинная гармония напоминает глубокое, очень глубокое дыхание. Секстет, сыгравший заключительную увертюру в конце пьесы, одновременно сыграл и заключительную увертюру по моему отпуску – отпуску из неизбежного.
На следующее утро я снова отправился на Кавказ через Пшемышль.
Вновь наступила весна, но ветер, который дул с востока, утратил уже знакомый нам аромат. Волга осталась далеко позади. Ее берега были усеяны костями тысяч храбрых солдат, а степь превратилась в бескрайнее кладбище, которое весна усыпала букетами цветов.
Наши наступления ушли в прошлое; теперь немцы в основном отступали. Наша дивизия удерживала самый северный участок Таманского плацдарма[4], который частично состоял из заболоченных озер в устье небольшой речки Гурка, впадавшей в Азовское море. Поначалу этот участок вообще никто не оборонял – но русские, как всегда непредсказуемые, внезапно атаковали противоположный берег прямо через болото. Поэтому пехоте пришлось занять здесь оборонительные позиции; кое-как устроившись на островках, заросших камышом и ивняком, солдаты жили практически в воде.
На этом участке фронта сохранялось относительное спокойствие вплоть до глубокой осени. Русские попытались выдавить немцев с Таманского плацдарма, предприняв наступление южнее. Наша рота открыла полевой хирургический госпиталь в 10 километрах к востоку от Темрюка, в деревушке, называвшейся Северные Сады. Она расположилась возле дороги, идущей вдоль берега лимана, не так далеко от той самой дороги, по которой мы ехали в Краснодар, напоминая со стороны бродячий цыганский табор.
Отступление от Терека вызвало у нас страшный шок. Наша часть смогла отступить организованно, но, тем не менее, потери материальной части оказались довольно значительными. Гарлофф на самом деле бросил четыре повозки скорой помощи, о которых я вспомнил как раз в тот момент, когда исполнялась увертюра к «Свадьбе Фигаро». В оставшиеся повозки они запрягли от четырех до шести лошадей и, таким образом, смогли успешно выбраться, сохранив в целости и сохранности все необходимое оборудование и инструменты. Люди садились верхом на необъезженных и брошенных лошадей, которых удалось добыть, и только таким образом стало возможным преодолеть громадные расстояния.
Русские, что называется, висели на хвосте. Во время отступления боевые части постоянно перемешивались с нестроевыми частями, отступавшими в тыл, создавая при этом хаос и беспорядок. Не имея достаточной огневой мощи, чтобы участвовать в боях, они думали только о бегстве, хотя обычно у них не хватало транспорта для организованного отступления. У нашего Верховного командующего больше не хватало мужества посмотреть суровой правде прямо в глаза, и части в тылу получали приказы с большим опозданием. В ряде случаев, когда подразделениям приходилось в спешке отступать без запасов бензина, фуража для лошадей и продуктов, они добирались до очередного склада, однако, как оказывалось, там имелось предписание ничего не выдавать, и так продолжалось до тех пор, пока склад не попадал под огонь ввиду приближения русских. Только когда его уже охватывало пламя, людям разрешали выхватывать из огня то, что им было нужно. Однажды один несчастный начальник склада, который, ссылаясь на полученный приказ, отказался допускать кого-либо на вверенный ему склад, был просто застрелен.
