О самом Кровавом воскресенье написано немало. До середины 1930-х годов издавалось большое количество документов и воспоминаний очевидцев событий, в которых содержалось много интересного. Позднее, когда в исторической науке утвердилась концепция «Краткого курса истории ВКП(б)» о расстреле мирного шествия рабочих, бдительная цензура принялась старательно вычищать из литературы все подробности, позволяющие пролить свет на случившееся. Например, сведения о том, что в колонны направлявшихся ко дворцу празднично одетых рабочих, уверенных, что их ждет царь (так ведь говорил отец Георгий!), были заранее внедрены группы революционных боевиков.
Последние при приближении к воинским заставам открывали револьверную пальбу, швыряли в солдат камни и куски льда, выкрикивали антиправительственные лозунги, махали красными флагами (до тех пор тщательно скрываемыми от рабочих) – словом, делали все, чтобы спровоцировать войска на применение силы. Пролития крови они жаждали как манны небесной. «Убежден, что нас расстреляют, – говорил накануне событий Гапон одному из приближенных, – но за один завтрашний день благодаря расстрелу рабочий народ революционизируется так, как другим путем нет возможности это сделать и в десять лет».
Итог провокации – массовые беспорядки, 96 убитых, 333 раненых (революционная пропаганда приумножит затем эти цифры в несколько десятков раз) – вызвал бурный восторг среди революционеров. «Итак, началась русская революция, мой друг, с чем тебя искренне и серьезно поздравляю, – писал жене «пролетарский гуманист» Максим Горький, имевший непосредственное отношение к организации случившегося 9 января. – Убитые – да, не смущают – история перекрашивается в новые цвета только кровью».
А что же Гапон? Он шел во главе колонны Нарвского отдела Собрания. Когда приблизились к солдатам, прокричал: «Вперед, товарищи! Свобода или смерть!» – и нырнул в ближайший сугроб. Он уже не видел, как бросились в атаку боевики, как был застрелен ими полицейский офицер (ставший первой жертвой того дня) и как, вызвав ответные выстрелы войска, революционеры разбегались, пытаясь подставить под пули растерявшихся рабочих.
Когда все стихло, поп благополучно поднялся, перелез через забор, с помощью своего соратника, эсера Петра Рутенберга, состриг заранее припасенными ножницами бороду и усы и, переодевшись в «штатское» (опять же заранее припасенное), отправился на квартиру к Горькому, где его уже ждали другие организаторы провокации.
Организаторы событий 9 января полагали, что ответственность за пролитую кровь удастся переложить на власти. Однако расчет не оправдался. Вопреки надеждам революционеров и позднейшим утверждениям советских историков вера в царя расстреляна не была. Петербургские рабочие сумели отличить грешное от праведного. Партийные агитаторы, явившиеся на следующий день подбивать народ к новым беспорядкам, нарвались на решительный отпор. Молва прямо обвиняла в случившемся «студентов и социалистов».
В этих условиях оставаться далее в России Гапон не рискнул – его разыскивали не только полицейские, но и рядовые члены Собрания, родственники и друзья погибших 9 января. По эсеровским каналам попа переправили в Швейцарию, где располагались центры российской революционной эмиграции. Тут бывшему отцу Георгию (постановлением Святейшего синода он был лишен духовного сана) оказали радушный прием. Эсеры, социал-демократы, анархисты жаждали познакомиться с «героем», наперебой приглашали в свои партии. Гапон купался в лучах славы.
Особенно понравился ему Владимир Ленин. Георгий Аполлонович отзывался о будущем «вожде мирового пролетариата» как о «хорошем и умном человеке». Симпатия была взаимной. Выступая на III съезде РСДРП, Ильич именовал нового знакомого не иначе как товарищем.
Но вот в ленинскую партию «товарищ» почему-то не вступил, предпочтя ей социал-революционеров. Впрочем, не задержался он долго и там. Не без основания полагая, что заслуги перед революцией дают ему право на первенство, Гапон рвался руководить. Но все начальственные должности как у эсеров, так и в других партиях были давно разобраны.
Помыкавшись несколько месяцев по Западной Европе, написав мемуары, снарядив в охваченную смутой Россию пароход с оружием для революционеров (благополучно севший на мель у берегов Финляндии), изведя груду бумаги на составление воззваний, Георгий Аполлонович после манифеста 17 октября 1905 года и амнистии политическим преступникам решается вернуться в Петербург.
Но и там он оказался никому не нужен. Бывшие активисты Собрания разбрелись по революционным партиям, а появиться перед широкой рабочей аудиторией, чтобы попытаться вновь создать массовую организацию, Гапон не рискнул. Он сконцентрировал усилия на подготовке террористических актов против чинов полиции, рассчитывая, что несколько удачных покушений вернут ему былой авторитет.
Однако все надежды оказались тщетны. Вожди революции не собирались делиться с расстригой ни влиянием, ни ожидавшимися лаврами победителей царизма. Чтобы устранить путающегося под ногами конкурента, они распространили слух о сотрудничестве Георгия Аполлоновича с царской охранкой.
Гапон не остался в долгу, намекнув, что может раскрыть закулисную сторону деятельности революционных партий, обнаружить перед всеми реальных заправил революционного движения. Он даже козырнул некими документами, разоблачающими тайны российской революции.
Знал бывший поп действительно немало – в период кратковременных теплых отношений с партийными вожаками последние ничего от него не скрывали. Это-то и погубило Георгия Аполлоновича. Церемониться с ним не стали. Из-за границы пришел приказ о ликвидации много знающего шантажиста. Гапона выманили за город, якобы для переговоров, и в небольшом дачном домике тихонько придушили. Случилось это 28 марта 1906 года.
Говорят, последние дни перед смертью он был мрачен, подавлен, чувствовал приближение конца. Компрометирующие лидеров революции документы передал своему адвокату Сергею Марголину с поручением опубликовать их в западноевропейской прессе, если с самим Гапоном что-то случится. Может быть, Георгий Аполлонович таким шагом думал обезопасить себя, но спасти его уже ничто не могло.
Разлагающийся труп бывшего священника обнаружили лишь в конце апреля. Сразу после похорон Марголин выехал за границу. Собирался ли он продать гапоновские материалы газетчикам или (что более вероятно) вступил в торг с теми, кого компромат касался прежде всего, достоверно установить уже невозможно. Через несколько дней адвоката нашли мертвым в гостиничном номере. Никаких бумаг при нем не оказалось.
