Возможность неожиданных и непосредственных реплик Бригадирши мотивирована у Фонвизина отсутствием у нее какой-либо программы действий в сценической интриге. Поэтому в ее репликах нет умысла, нет расчета, интриги, сознательного обмана. И что особенно замечательно в ее репликах – это их подчиненность данному отдельному впечатлению, без какого-либо отношения между этими репликами, без связи и последовательности.
Разговор Бригадирши с Софьей и Добролюбовым (д. 4, явл. 11) весь построен на том, что реплики Бригадирши всегда неожиданны и, с точки зрения ее собеседников, нелогичны. Плачущая Бригадирша жалуется Софье и Добролюбову на свою жизнь, но, как только разговор переходит на предполагаемый брак Софьи с ее сыном, она меняет свою оценку замужества вообще:
Бригадирша: Закажу и другу и ворогу идти замуж.
Софья: Как, сударыня? Можете ли вы говорить это в самое то время, когда хотите вы того, чтоб я женою была вашего сына?
Бригадирша: Тебе, матушка, для чего за него нейти? Я сказала так про себя.
Добролюбов: Нет, вы про всех теперь сказать изволили.
Бригадирша: И ведомо.
Софья: Как же это: то про себя, то про всех? Скажите, матушка, что-нибудь одно.
Бригадирша: Ты изволь говорить, а мне что?
Добролюбов: Что же вам угодно?
Бригадирша: Ничего. Я пришла сюда так, поплакать в свою волю (I, 84).
«Слезы» комического персонажа, каким прочно утвердилась к четвертому действию комедии в представлении зрителей Бригадирша, воспринимаются как дополнительная комическая же окраска роли, комизм этот подчеркнут нежеланием или неумением Бригадирши сказать «что-нибудь одно», то есть следовать логике собственной речи. Переход ее к рассказу о том, как с ней однажды «пошутил» Бригадир так, что она «чуть богу души не отдала без покаяния», спровоцирован репликой Софьи и неизбежным у Бригадирши переводом абстрактного понятия на язык конкретных представлений:
Софья: Довольно, ежели он имел варварство пользоваться правом сильного.
Бригадирша: То он силен, матушка (I, 84).
«Право сильного»253 – понятие почти научное для XVIII века – Бригадирша понимает как определение натуральной физической силы и строит на этом свой рассказ о «шутке» Бригадира.
На возмущенную реплику Добролюбова («да как вы с ним жить можете») она отвечает рассказом о тех женах, которым еще хуже, чем ей: «Вить я, мать моя, не одна замужем. Мое житье-то худо-худо, а все не так, как, бывало, наших офицершей. Я всего нагляделась. У нас был нашего полку первой роты капитан, по прозванию Гвоздилов; жена у него была такая изрядная, изрядная молодка. Так, бывало, он рассерчает за что-нибудь, а больше хмельной: так, веришь ли богу, мать моя, что гвоздит он, гвоздит ее, бывало, в чем душа останется, а ни дай не вынеси за что» (I, 85). Возражение Софьи: «Пожалуйста, сударыня, перестаньте рассказывать о том, что возмущает человечество» – вызывает ответную реплику Бригадирши, рассчитанную в контексте всей сцены на комическое восприятие: «Вот, матушка, ты и слушать об этом не хочешь, каково же было терпеть капитанше?»
Достоевский, как известно, дал свой опыт разработки этого разговора Бригадирши и Софьи и пришел к убеждению, что «умная» и «образованная» Софья в этом столкновении с «глупой» Бригадиршей осталась посрамленной и победительницей вышла Бригадирша254.
Почти сто лет развития русской литературы от «Бригадира» (1769) до «Зимних заметок о летних впечатлениях» (1862) изменили отношение к теме семейного произвола и жестокости, лишь слегка затронутой у Фонвизина. Достоевского заинтересовала психологическая мотивировка отношений притеснителя-мужа и его жертвы – жены, тогда как у Фонвизина представлена только ситуация сама по себе, а не ее психологические предпосылки.
Как и во всех других сценах комедии, где появляется Бригадирша, Софья в этом эпизоде задает вопрос, цель которого получить от Бригадирши комический ответ. И у нас нет оснований предполагать, что эпизод с Гвоздиловым прочитывался в XVIII веке, да и в пушкинское время «по Достоевскому».
Фонвизин не мог не задуматься над тем, что персонажи комедии, которые иронизируют над Бригадиршей и упиваются своим превосходством над ней, на деле заняты сценической работой на нее. Их реплики, направленные на то, чтобы Бригадиршу высмеять, дают ей возможность вызвать смех и тем самым сосредоточить на себе зрительский интерес. Сами того не подозревая, персонажи «Бригадира» создают сценический апофеоз Бригадирше. Но если персонажи этого понять не могли, то Фонвизин это, конечно, понял. Поэтому в «Недоросле» он аналогичную Бригадирше героиню – Простакову – сделал уже центральным персонажем комедийной интриги.
Выбранная им для «Бригадира» форма спора глупцов между собой о значении слов и смысле понятий предполагала, что каждый из персонажей комедии способствует выявлению чужой глупости и в то же время саморазоблачается. Бригадирша же должна была представить глупость в чистом, естественном, натуральном виде, без предопределенных профессией (Бригадир) или модой (Сын и Советница) черт. При этом в «Бригадире» все персонажи в какой-то, очень слабой степени затронуты культурой. Только Бригадирша оставлена Фонвизиным вне всякого влияния образованности, хотя бы и мнимой.
И здесь получился, может быть, не предвиденный автором результат. Оказалось, что отсутствие малейших черт книжного влияния в сознании и речах Бригадирши не превратило ее в нечто вообще лишенное каких-либо особых примет, наоборот – не втиснутая в рамки предопределенного комедийного амплуа или речевого стиля (как, например, Советница), Бригадирша заговорила общим для всех сословий разговорным русским языком. Вернее, через нее на сцену вышла сама стихия общенародного языка во всей ее внеиндивидуальной оригинальности и колоритности: «В “Бригадире” в первый раз услышали на сцене нашей язык натуральный, остроумный»255. В речевом стиле Бригадирши Фонвизин впервые дал свободу выражения неупорядоченной стихии языка, которая в ее конкретной функции должна была только характеризовать Бригадиршу, но оказалась весомой сама по себе и противопоставленной языку и образу мыслей всех остальных персонажей комедии.
После «Бригадира» Фонвизин на долгое время отошел от литературы, увлеченный службой при Панине, которая давала ему сознание причастности к важнейшим политическим «происшествиям» его времени. Но не только дипломатия виновата в его отходе от литературы. Для этого были и более глубокие, внутренние причины. Сам Фонвизин в конце жизни в «Чистосердечном признании» говорит о серьезном духовном переломе, который начался в нем в 1769 году. К сожалению, его рассказ об этом прерывается в самом начале и поэтому невольно создается впечатление, что этот перелом был чуть ли не мгновенным актом, который совершился в результате одного разговора с Тепловым. В действительности произошло нечто иное. Фонвизин преодолел свои сомнения в «бытии вышнего существа» (II, 100) и построил для себя «систему» «в рассуждении веры», то есть перешел на деистические позиции, но для этого, по всей вероятности, понадобилось время.
