В советский период отношение к «норманской проблеме» было скептическим, хотя и с некоторыми колебаниями. Главная идея заключалась в том, что скандинавы сыграли очень незначительную роль в начальной русской истории, не оставив в ней никакого заметного следа. Образование же самого Древнерусского государства, в соответствии с марксистской концепцией, объявлялось результатом социально-экономического развития восточных славян, осуществивших эту историческую «задачу» без всякой посторонней помощи. Понятно, что и в «норманизме» уже к началу XX века никто не приписывал норманнам создание русской государственности — вопрос об этнической принадлежности варягов и происхождении первых князей не связывался напрямую с проблемой возникновения Древнерусского государства, как это было во времена Шлёцера. Развитие исторической науки, этнологии и социальной антропологии показало всю сложность процесса складывания государственности, которая не возникает одномоментно, в результате деятельности каких-то определенных внешних сил. Но официальная советская историография представляла норманизм именно таким, каким он был в период своего формирования, клеймя имена «ученых немцев» — пресловутой триады Байера, Миллера и Шлёцера.
В первые десятилетия советского периода этот полемический накал еще не проявлялся столь явственно. Так, видный историк, академик Борис Дмитриевич Греков (1882–1953), который собственно и канонизировал в исторической науке идею о феодальном характере Древней Руси, считал варягов «лишь эпизодом в истории общества, создавшего Киевское государство»[93]. Этот эпизод приобрел особенную значимость в то время, когда от большевистского интернационализма маятник официальной идеологии качнулся в сторону государственного патриотизма, а затем отстаивания национальных приоритетов и борьбы с иностранным влиянием — «космополитизмом» и так называемым «низкопоклонством перед Западом». Этот поворот наметился в конце 1930-х годов и по времени совпал с масштабным витком политических репрессий. Наивысшего же подъема «государственный патриотизм» сталинского образца достиг в послевоенный период на волне победы в Великой Отечественной войне и превращения СССР в ведущую мировую державу. Относительно «норманнской теории» ситуацию усугубило и то, что вульгарную мысль о создании Русского государства варягами-скандинавами (то есть, по сути, древними германцами) использовала в своих целях нацистская пропаганда. В конце 1940-х годов «норманнская теория» стала для историков настоящим жупелом, приравниваясь почти что к государственной измене.
Ярким примером такого подхода может служить публичная лекция видного историка, ленинградского профессора Владимира Васильевича Мавродина (1908–1987), прочитанная в 1949 году и тогда же опубликованная отдельным изданием. Приведу лишь некоторые наиболее характерные пассажи:
«Одним из орудий в руках мировой реакции, возглавляемой Уолл-Стритом[94], на которое она возлагает большие надежды в своей "холодной войне" против Советского Союза, является проповедь буржуазного космополитизма… Идеи космополитизма враждебны самой идеологии советского человека. Они находятся в коренном противоречии с чувством советского патриотизма, присущим нашим людям, чувством, воспитываемым партией большевиков и великим Сталиным, с чувством пролетарского интернационализма. Представители "мозгового треста" Уолл-Стрита, продажные "ученые" всех рангов и мастей, вполне естественно, сочетают идеологию космополитизма с расистскими "теориями", прилежно развиваемыми ими в духе Геббельса — Розенберга… Естественно, что "ученые" прислужники мировой реакции стремятся во что бы то ни стало опорочить, очернить историческое прошлое русского народа, принизить значение русской культуры на всех этапах ее развития. Они же "отказывают" русскому народу в инициативе создания своего государства…. Эта идеология тем более вредна и опасна, что в старой русской дворянской и буржуазной исторической науке ходила и имела много сторонников тенденциозная, антинаучная, лживая "норманская теория". Эта "теория" перекликается с реакционной идеологией космополитизма и имеет сейчас много сторонников в лице "неонорманистов" США, Англии, Франции, Швеции… Тысячелетней давности предание о "призвании варягов" Рюрика, Синеуса и Трувора "из-за моря", которое давным-давно следовало сдать в архив вместе с преданием об Адаме, Еве и змие-искусителе, всемирном потопе, Ное и его сыновьях, возрождается зарубежными буржуазными историками для того, чтобы послужить орудием в борьбе реакционных кругов с нашим мировоззрением, нашей идеологией. Нужно ли после этого говорить о том, что проблема борьбы с норманизмом и норманской теорией, с ее пережитками и остатками, не снята с повестки дня, а является одной из важнейших задач советской исторической науки!»
Рассуждая далее в том же духе, Мавродин отмечает, впрочем, что советская историческая наука не может вести борьбу с норманизмом «теми методами и приемами, которыми пользовались "варягоборцы" XIX века, времен Венелина и Забелина, Иловайского и Гедеонова», поскольку «базируется на научном познании законов человеческого общества, на базе исторического материализма… Это не те "методы", которыми в свое время пользовались Венелин, Надеждин, Забелин. Лингвистические упражнения Венелина, равным образом, как и недалеко от него ушедшего Забелина, для современной лингвистики неприемлемы, как неприемлема критика исторических текстов времени Иловайского для современных советских исследователей. Советская историческая наука, приемля лучшие стороны антинорманистов, по-новому решает так называемую "норманскую проблему", выступая во всеоружии теоретических обобщений и приемов подлинно научного анализа различного рода источников». Далее основатели «издевательской норманской теории» буквально третируются как «немецкая свора» (как не вспомнить здесь пресловутых «псов-рыцарей» Маркса!), проникшая во времена «бироновщины» в Петербургскую академию наук. Нет нужды перечислять все бранные эпитеты, которыми Мавродин осыпает своих научных предшественников, — приведенных отрывков достаточно, чтобы понять, в какой обстановке рождался «антинорманизм» советской эпохи, когда идеология вновь стала определять картину далекого прошлого[95].
Что же предлагалось взамен? На вооружение была взята фраза Шахматова о том, что «рукою летописца управляли мирские страсти и политические интересы», которая была возведена в абсолют и донельзя вульгаризирована. Рассказ летописи о «призвании варягов» объявили «легендой, которая, хотя и включает в себя некоторые исторические черты, но, тем не менее, является лишь тенденциозным сочинительством летописцев», а начало русской государственности было отнесено к VI–VII векам. И хотя впоследствии эта точка зрения корректировалась, общее направление официальной исторической науки советской поры было неизменным. В школьных учебниках по истории СССР образование Древнерусского государства датировалось IX веком, однако о Рюрике и варягах не говорилось ни слова.
