Но Цуца все равно не взяла.
— Правильно я сделала? — спросила она у сидящих на кухне.
Все промолчали, а Раиса сказала:
— Дура!
И вот сидят на нашей кухне Раиса, пять ее подруг, Цуца и еще один только что освободившийся писатель. Разговор идет о том, как тяжело было в лагерях.
И тут раздался звонок в дверь. Я пошел открывать — пришел дядя Сандро.
Из всех друзей отца я больше всего любил дядю Сандро. Он всегда привозил мне подарки, а когда мне исполнилось шестнадцать, повел в комиссионный магазин и купил мне заграничный пиджак — длинный, со шлицами. И я перестал стричь волосы, чтобы походить на стилягу.
Дядя Сандро учился с отцом в институте, а после они вместе работали на Сахалине, проводили железную дорогу. Среди рабочих было много уголовников, и поэтому инженеры были вооружены, у каждого был пистолет. Как-то раз дядя Сандро чистил оружие, пистолет случайно выстрелил и приятеля дяди Сандро ранило в ногу. Дядю Сандро судили и отправили на Беломорканал. Там он заработал себе досрочное освобождение, но из системы ГУЛАГа его уже не выпустили. Он стал работать в лагерях (в таких, где заключенные строили железные дороги) — сначала заместителем начальника лагеря, а потом и начальником.
Когда дядя Сандро приезжал в Москву, то останавливался у нас. Но сейчас у нас на кухне сидят бывшие политзаключенные… И мне уже не хочется, чтобы дядя Сандро остался: только что я слушал, как надзиратели издевались в лагерях над невинными людьми. Неужели и он такой?
Я предупредил дядю Сандро, какие у нас гости.
— Ладно, — сказал дядя Сандро. — Я в гостинице остановлюсь. Вечером позвоню.
«Ну и хорошо, что он ушел», — подумал я и вернулся на кухню.
— Кто приходил? — спросила мама.
— Дядя Сандро.
— И где он?
— Ушел.
Разговор на кухне — все еще про лагеря. И тут писатель сказал, что очень многое в лагере зависело от начальника. Не все из них были сволочами: был у него начальник лагеря — порядочный мужик. Делал все, что было в его силах, чтобы создать приемлемые условия.
— Полковник, грузин. Галакишвили фамилия.
Это была фамилия дяди Сандро.
Сначала я обрадовался, а потом мне стало стыдно: я-то его, по существу, даже в дом не впустил. Вечером рассказал об этом отцу.
— Шкет, тебе повезло. Ты еще гурьевской каши не ел, — сказал отец.
Кина не будет
Вернулись из Тбилиси Леша и Фердинанд Шалвович. Леша в бурке и папахе, а Фердинанд с презентом для меня: три дирижерские палочки (одну он достал в Тбилисском оперном театре, а две — из сандалового дерева — ему сделали по образцу на мебельной фабрике). Он вручил подарки и спросил у Мананы — теперь-то можно меня пригласить пообедать? Манана опять отказала.
Когда мы остались одни, я сказал:
— Леша, я тут подумал… А что, если наш герой не со стройки приехал, а из тюрьмы убежал? Это уже драматургия, напряжение хоть какое-то будет.
— Это тебе Витька Конецкий проболтался?
Оказывается, на самом деле все так и было. Рассказ Леша написал о себе. Он попал в тюрьму за хранение огнестрельного оружия (у Леши был пистолет, который остался после отца, и кто-то на него донес) и сбежал только для того, чтобы увидеть любимую девушку. И приехал в Гагры, где она была на спортивных сборах. Девушка не знала, что его посадили и он в бегах, и Леша ей ничего не сказал. Когда сборы кончились, Леша сам, добровольно, вернулся обратно в лагерь. Был суд, и ему добавили срок.
— Давай так и напишем.
— Ага. Герой советского фильма — беглый каторжник. Кто это пропустит? — сказал Леша. — Гия, я тоже подумал. Тебе нужен другой сценарист. И делайте с рассказом что хотите. А я — пас! Мне вообще этот рассказ уже осточертел. Я его написал, его напечатали — и баста! Я рыбак. Уйду в море треску ловить.
Все стало ясно — сценарий мы не пишем. Пора возвращаться.
Между прочим. По Лешиному рассказу можно было снять неплохой фильм: там была мысль, хорошие диалоги… Да и снимать не в Баренцевом, а на курорте. И Пырьев поддерживал…
Но я могу снимать только такой фильм, который хочу посмотреть сам.
У меня два кота — кот Афоня и кот Шкет. Сейчас я это пишу, а они дрыхнут — один в кресле, другой на диване. Потому что они так хотят. А когда захотят, уйдут на кухню. Но только когда сами захотят, потому что котов невозможно заставить делать то, чего они не хотят.
Так и я. Если мне неохота смотреть этот фильм, то никто — даже я сам — не может заставить меня его снимать.
В Москве прямо из аэропорта мы с Лешей отправились на «Мосфильм» виниться перед Пырьевым. Пришли, доложили: не получается со сценарием. Пырьев без интереса выслушал и послал нас в бухгалтерию отчитываться.
За время нашего отсутствия Пырьев ушел от своей жены актрисы Марины Ладыниной к актрисе Элеоноре Скирде. Коммунистическая партия ему этого не простила, и его сняли с секретарей. И теперь ему было не до нас.
Так потихоньку все и заглохло.
Брызги шампанского
Когда мы сняли «Сережу», нам с Таланкиным стали предлагать все сценарии с участием детей. А сейчас, когда я вернулся из Гагр, мне в объединении вручили сценарии о моряках — штук семнадцать, еле донес. Сижу, читаю с утра до ночи.
Тогда я был еще неопытный, читал сценарии от начала до конца. Позже, когда стал художественным руководителем комедийного объединения и мне стали присылать комедийные сценарии со всего Советского Союза (почему-то советские граждане очень любили писать кинокомедии), я научился читать быстро, по диагонали. Но и это не спасало: авторы звонили и спрашивали о впечатлениях. Я говорил, что не подходит. Спрашивали — почему. Я объяснял. Они просили о личной встрече. Я увиливал. Тогда они вылавливали меня у «Мосфильма» и у моего дома. Я опять объяснял, почему сценарий не подходит. Тогда авторы писали на меня жалобы — в дирекцию «Мосфильма», в Госкино, в ЦК, в ООН, а один даже в КГБ написал. И оттуда позвонили директору «Мосфильма» и попросили внимательно разобраться. Название того сценария я не помню, но одну страничку (начало) я сохранил. Перепечатываю дословно.
«Светит солнце, в небе поют жаворонки, тяжелыми спелыми колосьями колосится золотая рожь. Неровный звук шагов. Поскрипывают ботинки не нашего пошива. По дороге идет шпион. Издалека доносится песня и шум мотора. Шпион прислушивается. Из-за поворота выезжает грузовик. В кузове стоят колхозники. Поют: „Догоним Айову, перегоним Айову и по мясу, и по молоку“. Грузовик с румяными и счастливыми советскими колхозниками проезжает мимо предателя Родины и скрывается за поворотом. Шпион замер. Звучит внутренне тревожная музыка. И вдруг раскаяние молнией пронзило его. „Господи! — восклицает шпион, — прости меня, грешного!“ Падает на колени, плачет и целует родную землю».
