В Комиссии Внешних Сношений работал в одно время со мной и товарищ Ласло, известный теперь под псевдонимом «Рудольф». Это был очень милый и образованный венгерский коммунист, не знаю как попавший в Москву и там застрявший. Теперь он выпустил ряд антисоветских книг, но, поскольку я знаю, все же от левых убеждений окончательно не отряхнулся. Ласло был замечателен тем, что знал энное количество языков и на все их переводил безукоризненно. Для большевиков он был, естественно, курицей, несшей золотые яйца и они его эксплуатировали на полный ход.
Хаос в комиссии был невероятный. На мой взгляд, там, где управляет еврей, вообще порядка быть не может, а всегда будет спешка и то, что, на добром одесском жаргоне называется «гармидер». Блефф и халтура процветали во всю. Меня, например, никто никогда не проверял — правильно ли я подсчитала страницы перевода и реален ли счет. Подписывали не читая. Гурман был вечно в бегах, вечно придумывал какие-нибудь жульнические комбинации и операции, всегда старался ухватить что плохо лежит. Остальные служащие почти ничего целые дни не делали, но атмосфера в комиссии была забавно деловая: шум, гам, беготня, споры из за выеденного яйца.
Секретарша стонет, что она перегружена, хотя о перегрузке в нормальное время, то есть, не в мае и октябре, когда приезжали делегации, не могло быть и речи. Словом, типичный советский бедлам.
В штабе по приему делегаций
Итак, Слуцкий должен был уступить под натиском Гурмана и мы с Израилевич были вызваны на первое заседание Комиссии, в числе прочих переводчиц Дворца Труда. В подавляющем большинстве это все были кадровые беспартийные служащие международных комитетов текстилей, металлистов, химиков и проч. Но было и несколько коммунистов. Они, правда, не очень владели языками, но кое как могли объясниться, что при наличии партийного билета в кармане, давало им гордый и независимый вид. Они ездили с делегациями больше в качестве наблюдательниц, политических руководителей и шпионов.
Израилевич уже раньше была знакома с Гурманом, так как она постоянно обслуживала Инкпина, когда тот приезжал в Москву. Я ее попросила, чтобы меня не посылали в провинцию с делегацией.
Она поговорила с Гурманом и после заседания радостно мне сообщила, что мы обе останемся в Москве, при «штабе по приему делегаций». В функции наши будет входить встреча делегаций на вокзале, сопровождение их в отель, обслуживание их в отеле, хождение с ними в разные учреждения в самой Москве, посещение по вечерам театров и концертов. Я лично, кроме того, должна буду сидеть днем на площадке между первым и вторым этажом и давать справки как делегатам, так и лицам, приходящим к ним в отель по делам.
Этой осенью 1931 года положение в СССР было очень напряженным, — крестьянские массы, раскулаченные и «колхозированные», перерезали весь имевшийся у них скот и, в предчувствии голода, стали покидать деревни и устремляться в города. Возле вокзалов наблюдалась одна и та же картина: горы мешков и на них несчастные, изможденные, оборванные женщины с детьми. Так они дневали и ночевали под открытым небом у вокзалов. А мужья ходили в поисках какой-нибудь работенки и куска хлеба. Нищенство развилось страшное. Принимало оно иногда совсем удивительные формы.
Еду как-то в пригородном поезде. Как всегда, вагон набит битком. Открывается дверь, и между скамьями протискиваются трое людей в рваных полушубках и лаптях. Один из них бросается в проходе на колени и взывает:
— Дорогие братья! Помогите нам. Мы едем из Сибири, нам не хватает три рубля сорок копеек на билет до нашего родного места.
И он делает земной поклон.
Нужно отдать справедливость русским людям: несмотря на безмерно тяжелые годы, русская душа осталась отзывчивой к чужому горю. Там, где европеец пройдет равнодушно, русский отдаст последнюю копейку. Человек прошел вдоль скамей с шапкой и набрал гораздо больше, чем ему было нужно для его билета.
***
Говорили, что в рабочих районах, на Днепрострое и в Магнитогорске, положение со снабжением обстояло очень неважно, и поэтому было решено сократить вообще число приезжающих в СССР на ноябрьские торжества делегатов, а также провезти их только по испытанным местам — в те же Кисловодск, Сочи, Ялту… При этом, поезда шли, главным образом, ночью, а утром делегатов высаживали каком-нибудь городе и возили по показательным учреждениям, чтобы они не видели всей нищеты глухой советской провинции — пустых базаров близ вокзалов и битком набитых вокзальных помещений и платформ. В эти годы русский народ кочевал больше, чем когда-либо, из одного конца России другой, в поисках хлеба, с одной стороны, и просто безопасности — с другой.
Гостиница «Европа» на Неглинном. Два номера заняты специально под «штаб». Здесь целый день толпится народ. Ряд других номеров, наиболее шикарных, отведен «знатным» иностранцам. Фаворитом на этот раз является чешско-германо-еврейский писатель Эгон Эрвин Киш, поразивший воображение советского обывателя книгой, на обложке которой стояло:
Эгон Эрвин Киш имеет честь представить Вам американский рай…
Сейчас он уезжал в Среднюю Азию, вернувшись из которой, должен был выпустить книгу о советских достижениях. Он занимает два номера. Коренастый жовиальный еврей, болтает прилично по-русски, к нему непрерывно приезжают советоваться из Коминтерна и Профинтерна, Еще бы, он знает хорошо Европу и является там признанным журналистом. С ним всюду ездит его жена-секретарь, бледная молчаливая женщина с седеющими волосами. Он капризен — этот Киш, и командует ею, как хочет. Разве любая русская коммунистка не к его услугам?.. Проходя по коридору гостиницы, я вижу, как он тискает в темном углу одну из наших переводчиц-коммунисток.
Я читала, что затем он ездил в Австралию и хотел читать там доклады, восхваляющие Советскую Россию. Но Австралия оказалась очень умной, его спустили на берег, а затем посадили на месяц в тюрьму, после чего он был отправлен, не солоно хлебавши, в Европу. С приходом к власти Гитлера, Киш попал в концентрационный лагерь, но, увы, сумел из него бежать через чешскую границу, и теперь вешает, конечно, на гитлеровский режим всех собак, хотя сам, к сожалению, остался цел и невредим. Хотелось бы знать, что стало бы с ним, если бы он был врагом коммунизма и попал в один из советских концлагерей. Оттуда ему вряд ли удалось бы так легко выбраться!
Другим знатным иностранцем являлся хорошо известный теперь, в связи с Front Populaire во Франции, Вайян Кутюрье. Нужно отдать справедливость, что он очень мало похож на коммуниста. Довольно привлекательной наружности, веселый и обходительный, он — галантный кавалер, любит хорошо покушать и вообще привык к комфорту. Я хорошо помню разговор Гурмана с комендантом гостиницы.
