Вряд ли можно согласиться с такой точкой зрения. Декабристов не только можно, но и нужно полагать в числе первых интеллигентов, поскольку именно в их выступлении наиболее ярко проявились основные свойства этого сословия, а декабрьское восстание 1825 г. есть первый, типичный интеллигентский бунт да еще и с национальным окрасом — бессмысленный, стихийный и одновременно истеричный, с показушной жертвенностью (при том, что жертвенность эта никому не была нужна, кроме как самим истеричкам).
Рядовых, необразованных гвардейцев в бунт втянули самым гнусным образом — ложью! И ложью держали на площади вплоть до начала артиллерийского обстрела.
Несколько примеров.
Замечательный наш писатель, в 1830-х гг. составивший конкуренцию самому А. С. Пушкину, а в те годы участник восстания, штабс-капитан в лейб-гвардии драгунском полку Александр Александрович Бестужев (Марлинский) (1797–1837) заявил своим подчиненным, призывая их идти на площадь:
— Нас обманывают, Константин меня к вам прислал. Если вы верите в Бога, вы откажетесь присягать другому царю, нежели тому, которому вы поклялись в верности двадцать дней тому назад… Ребята! Вас обманывают: государь не отказался от престола, он в цепях. Его высочество шеф полка Михаил Павлович задержан за четыре станции и тоже в цепях!
Лейтенант гвардейского экипажа Антон Петрович Арбузов (1798–1843) припугнул своих моряков:
— Целая армия стоит в окрестностях столицы и нас уничтожит, если мы присягнем Николаю.
Таким образом, стоявшие на Сенатской площади в каре рядовые и слыхом не слыхивали о том, чего добиваются декабристы. Да и ничего не поняли бы, если бы услышали. Впрочем, декабристы сами весьма смутно представляли чего хотят — хотели они, чтобы было как во Франции, а не сермяжно по-нашенски. Не зря А. И. Якубович предлагал разгромить кабаки, напоить чернь и спровоцировать ее на грабежи.
Солдаты же были уверены, что пришли защищать царя Константина, которому недавно присягнули на верность, и что сейчас их поведут в бой против узурпатора. Во всех переговорщиках от Николая солдаты видели подосланных узурпатором продажных негодяев. Единственного, кто мог бы помешать декабристам командовать подчиненными (потому что пользовался у гвардейцев непререкаемым авторитетом), Милорадовича в самом начале восстания (точнее было бы сказать, театральной инсценировки восстания) смертельно ранил Каховский, а другого такого авторитетного человека в гвардии не было.
Всей этой лжи давно найдено оправдание интеллигентами — поклонниками декабристов: «Отечественная война, несомненно, развила солдата, сделала его сознательнее и умнее. Но чем сознательнее он был, тем крепче он держался за свои убеждения, тем честнее служил империи и государю императору. Поэтому заранее была обречена на неуспех революционная пропаганда и необходим был обман, чтобы повести его на мятеж. Если сказать солдату, что от него требуют второй, незаконной присяги, что истинный государь томится где-то в цепях, а захватчик собирается отнять у него престол и если скажут все это люди, которым он доверяет, добрые и любимые офицеры, то он поверит и будет сражаться за правое дело. И горький обман этот во имя и для блага народа придумал чистый душой(!) поэт! Такова трагедия идеалистов: беспомощные в жизни, они хотят перехитрить ее, берут на себя во имя своих идей тягчайшие грехи, как взял Рылеев грех обмана почти что детей — солдат»[83].
Великий русский писатель Борис Константинович Зайцев (1881–1972) отметил самое важное в том тяжком дне — великую роль императора Николая I: «С первого же дня путь его оказался грозным. Много спокойнее и проще было бы командовать, с титулом великого князя, каким-нибудь гвардейским корпусом, чем 14-го декабря отстаивать на Сенатской площади свой трон, жизнь и свою, да и семьи. Все-таки, раз уж взялся, выполнил изо всех сил.
Николая I-го любить трудно. Не весьма его любили и при жизни, и по смерти. Но и не любившие не могли отрицать, что 14-го декабря показал он себя властелином. Личным мужеством и таинственным ореолом Власти действовал на толпу. Он — Власть. «Это царь!» Вожди мятежников могли быть и образованней его, и многое было правильно в том, чего они требовали, но у них не было ни одного «рокового» человека, Вождя. А Николай Вождем оказался. И победил»[84]. Победил, потому что в его распоряжении была огромная армия военных поселений и верные Аракчееву артиллеристы. Победил, потому что противоположную сторону возглавлял слабовольный авантюрист К. Ф. Рылеев, которого апологеты все время стараются представить невинным поэтом-идеалистом и замалчивают тот факт, что он являлся кадровым, достаточно опытным офицером, хотя и в отставке.
15
В преддверии и во время восстания случились два события, которые обычно упоминаются мимоходом, но которые во многом объясняют поведение императора и его братьев в процессе следствия над декабристами.
«Накануне восстания на Сенатской площади было даже составлено специальное воззвание, в котором говорилось, что, поскольку после смерти Александра I ни Николай, ни Константин не хотят править, власть следует передать императрице: «Итак, они не хотят, они не умеют быть отцами народа, но мы не совсем осиротели: нам осталась мать в Елизавете. Виват Елизавета II и Отечество!»»[85]
На самом деле это было не воззвание, а «Приказ к войскам», написанный в ночь перед восстанием 14 декабря подполковником в отставке бароном Владимиром Ивановичем Штейнгелем (1783–1862). Звучал он так:
«Храбрые воины! Император Александр I скончался, оставив Россию в бедственном положении. В завещании своем наследие престола он предоставил великому князю Николаю Павловичу. Но великий князь отказался, объявив себя к тому не готовым, и первым присягнул императору Константину I. Ныне же получено известие, что и цесаревич решительно отказывается. Итак, они не хотят, они не умеют быть отцами народа, но мы не совсем осиротели: нам осталась мать в Елизавете. Виват Елизавета II и Отечество!»
Штейнгель несколько раз мелькал на Сенатской площади в день восстания, но был пассивен. Приказ его гвардейцам не зачитали, однако поплатился барон весьма жестоко — 20 годами каторги. (Правда, отбыл только 5 лет в Читинском остроге, а затем его перевели на поселение, где барон пребывал до амнистии в 1856 г. и потом благополучно доживал свой век с семейством в Петербурге.)
В ночь накануне восстания у Романовых был семейный совет. Кто-то из его участников предложил для успокоения военных провозгласить самодержавной императрицей Елизавету Алексеевну. С Марией Федоровной случилась настоящая истерика, о которой впоследствии свидетели вспоминали с ужасом. Отныне самое имя супруги Александра I было под запретом!
