Но ласкеровский парадокс в том и заключается, что он, больше всех сделавший для прославления своего «учителя», в период, когда наступает его зрелость как шахматного мыслителя и бойца — после 1904 года — меньше, чем кто-либо из его соратников, может почитаться «стейницианцем». Больше того, в своих принципиальных партиях, и особенно в знаменитом турнире 1914 года, он как бы нарочно играет наперекор Стейницу, т. е. наперекор учению и законам, установленным Стейницем.
А расшифровывается этот парадокс очень просто. Ласкер всю свою шахматную жизнь всегда учился у всех и никогда ни у кого в частности. И не будучи ничьим учеником, он и не стал учителем кого бы то ни было. Очень характерен широко известный, в каждой книге и статье о Ласкере подчеркиваемый факт: этот величайший шахматист, автор великолепных шахматных трудов, философ, математик, человек громадной общей культуры, не создал шахматной школы, не связал своего имени с понятием определенного чисто шахматного стиля, нового идейного направления. Гораздо меньшая фигура и по возможностям и по достижениям своим — Зигберт Тарраш, был, однако, автором классических книг: «Современная шахматная партия» и «Триста шахматных партий», — настольных книг каждого шахматиста в первую четверть XX века. А учебник Ласкера, при всех его громадных достоинствах — меньше всего учебник.
Больше того, с именем каждого выдающегося шахматиста всегда связана какая-то конкретная новинка в области шахматной теории: усовершенствование дебюта, разработка нового варианта, уточнение защиты в определенной партии. Достаточно указать, что мы имеем «вариант Панова», молодого, одаренного советского шахматиста, в таком, насквозь изученном и разработанном дебюте, как «защита каро-канн». И тем не менее во всей необъятной теории шахматных дебютов, в этом неисчерпаемом каталоге вариантов, мы ни разу не найдем «варианта», «дебюта» Ласкера. Это не значит, что он не вводил «новинок», наоборот: «ласкеровское» можно найти почти в каждой его партии. Но каким-то образом выходило, что эти новинки были годны лишь для него одного: он, стало быть, создавал их за доской, а не в последующем или в предшествовавшем анализе, — законы своей шахматной игры.
Сделаем рискованное предположение, представим себе, что в шахматной истории не существовало бы Ласкера. Несомненно, страшно обеднела бы история шахмат, но только на ту ценность, какую представляет собою сам Ласкер. А убрать Стейница из истории шахмат — это значило бы изменить весь ее ход в той мере, конечно, в какой мы учитываем роль личности в истории, будь то хотя бы история шахмат.
Ласкер не только крайний индивидуалист, он в своем шахматном творчестве также «крайний эгоист»: это творчество восхищает, но оно не учит, а если учит, то не в области шахматной игры, оно замкнуто в себе, самодовлеющая единица.
Оговоримся. Все сказанное относится не к тому Ласкеру, первое десятилетие шахматной жизни которого прошло перед нами. Таким он стал в годы своего цветения, и все сказанное не более как предварительные штрихи: портрет Ласкера во весь рост может быть нарисован лишь при элементарном знакомстве с его философским мировоззрением, с установленной им конкретной связью между его философским и шахматным мышлением и, наконец, с его «психологическим методом» игры в шахматы. Искомый портрет возникает во всех своих красках лишь к концу пятнадцатилетия 1900—1914 годов; все эти годы в этом смысле лишь подготовительные.
В 1900—1904 годах Ласкер не участвует на международных турнирах, а их за это время было восемь, и некоторые весьма сильные по своему составу. По два раза в этих турнирах первые места завоевывают Мароци и Яновский, по одному разу — Тарраш, Пильсбери и Чигорин. Как видим, это все те же знакомые имена, но Ласкера среди них не было. Правда, в эти годы он усиленно занимается философией и математикой, подготовляя материал для своих будущих работ, но вряд ли это обстоятельство удерживает его от участия в турнирах: ведь живя в этот период в Англии, он находил время дважды съездить в США для сеансов одновременной игры. Некоторую роль играли тут, возможно, материальные соображения — Ласкер не любил «дешево играть» и принципиально, во имя престижа чемпиона мира, настаивал на высоком гонораре. Но основной причиной было отсутствие у него спортивного и идейного интереса: ведь этих победителей знал он вдоль и поперек и не видел стимула для новой борьбы с ними. Большинство выдающихся шахматистов любят шахматную игру как таковую, они не ищут особого стимула, кроме того, какой заложен в самой игре. Ласкер и здесь выпадает из общей нормы: он играет лишь тогда, когда это почему-либо ему нужно.
Но вот оказалось нужным принять участие в турнире, организованном американскими шахматными клубами в курорте Кэмбридж-Спрингс летом 1904 года. Это был первый подлинный международный турнир, устроенный в США, в котором участвовали 8 американцев и 8 европейцев. Положение Ласкера в США не позволило ему игнорировать американское приглашение, хотя данный турнир не был особо интересен по составу своему: отсутствовали Тарраш и Мароци, но налицо были Яновский, Чигорин, Шлехтер и среди американцев, находившийся уже в периоде упадка, Пильсбери и прекрасно выступивший в Париже в 1900 году — Маршалл, выигравший тогда свою партию у Ласкера.
Первый приз Ласкера казался совершенно обеспеченным. И действительно, из пяти возможных его соперников плохо играли Пильсбери, Шлехтер и Чигорин; хорошо играл Яновский. Но еще лучше Маршалл. Он триумфально провел турнир, выиграл из 15 партий — 11 и свел 4 в ничью. А Ласкеру пришлось поделить с Яновским второе и третье место, с 11 очками у каждого, отстав от Маршалла на целых 2 очка. И вдобавок Ласкер проиграл две партии Пильсбери и Шлехтеру. Это был явный неуспех, и затушевать его было нельзя.
Фрэнк Маршалл
После Кэмбридж-Спрингса Ласкеру пришлось, очевидно, призадуматься в связи со злорадно-вежливыми комментариями шахматного мира. Острым своеобразием и воинствующим волевым началом в психике Ласкера нужно объяснить не раз отмечавшийся факт: Ласкер не любим в шахматной среде. Конечно, он импонировал этой буржуазной среде профессионалов и меценатов, но он и раздражал ее — ведь настойчиво подчеркивал чемпион мира при каждом удобном случае, что шахматы для него лишь побочное занятие. Это было обидно, и не только Таррашу. Поэтому с таким рвением распространяли слухи и с таким удовольствием велись разговоры после каждой его неудачи о «конце» Ласкера, и, наоборот, успехи его казались как бы незаслуженными, им словно не хотели верить. Наблюдается характерная и любопытная периодичность в шахматной судьбе Ласкера: его «хоронили» четыре раза — в 1895 году после Гастингса, в 1904 году после Кэмбридж-Спрингса, в 1921 году после матча с Капабланкой, в 1934 году после цюрихского турнира. Но все эти четыре раза Ласкер возвращался торжествующим и победоносным и хоронил других, сбрасывая их короля с шахматной доски.
