В последний приезд Андерсона в Париж (1926 год) Хемингуэй передал через общего знакомого, что придет навестить прежнего наставника. Но появился только в последний день, когда тот укладывал чемодан перед отъездом. Вот сцена встречи, по свидетельству Андерсона:
«Как насчет выпить?» — спросил он, и я последовал за ним вниз по лестнице, а затем на противоположную сторону улицы. Мы зашли в небольшой бар. «Что будешь пить?» — Пиво. «А ты?» — Пиво. «Ну, будь здоров!» — «Будь здоров!». Он повернулся и быстро зашагал. Таков был итог нашего близкого знакомства в Чикаго и того, что, по моему пониманию, было старой дружбой.
Хемингуэй ‘бил’ наверняка, зная, что противник ввязываться в склоку не будет, не такой натуры спарринг-партнер. Так и случилось. В тот год в журнале Этот Квартал появился рассказ Хемингуэя Непобежденный. В письме к Гертруде Андерсон не скрывал восхищения — ни обиды, ни злости: «Замечательный рассказ, превосходно сделан. Бог мой, этот человек может писать, да еще как!». А когда полиция Детройта пыталась наложить запрет на распространение в городе романа Хемингуэя Иметь и не иметь, Андерсон немедленно выступил в поддержку продажи: «Я хочу добавить мое слово протеста против попытки запретить продажу романа Иметь и не иметь. Мистер Хемингуэй — большой писатель. Ничего из написанного повредить никому не может. Будет в тысячу раз разумнее бороться со злом, им описанным, чем с самим автором».
А Фолкнер? «Билл [Фолкнер] посвятил мне книгу и не писал высокомерных писем, угрожая нокаутом[38] или соболезнуя мне как писателю». После долгой разлуки, на одном из вечеров, Андерсон пытался избежать встречи с Фолкнером, но тот подошел к нему, схватил за рукав пальто и оттащил в сторону: «Шервуд, черт тебя дери, что случилось? Ты полагаешь, что я такой же, как Хеми?»
Гертруда относительно спокойно восприняла пародию, хотя «мисс Стайн не на шутку рассердилась». Неприятны ей были нападки не только на себя, но и на Андерсена. Ее дружба с Хемингуэем дала серьезную трещину, особенно после выхода И восходит солнце. Главный герой, еврей Роберт Кон, регулярно подвергается насмешкам, ему постоянно, в оскорбительных выражениях напоминают, кто он такой. Гертруда и Элис нашли в романе скрытые антисемитские мотивы, хотя мнения критиков и читателей разошлись. В самом деле, такие слова как ‘улучшило форму его носа’, уже в первых строчках можно отнести именно к таким мотивам. А вкладывать в уста героев, пусть и отрицательных, постоянные оскорбления в сторону Роберта Кона? Есть такой прием, при котором литературные герои используются как средства для выражения позиции писателя, а не как сами по себе действующие лица. Остается неясным, характеризовал ли Хемингуэй общую атмосферу тогдашней Америки, или свою собственную позицию, читателю следует судить по своему усмотрению. Гертруда и Элис выбрали второй вариант, ибо в качестве прототипа Кона Хемингуэй избрал Гарольда Лоба, приятеля Гертруды. А возможно, ей стал известен текст письма Хемингуэя Эзре Паунду от 8-го ноября 1925 года:
«Le Grand Гертруда Стайн предупредила меня, получив копию книги [В наше время], не ожидать рецензии, ибо разумней подождать сам роман. Что за сборище опасливых жидов! Почему не написать рецензию на каждую публикацию по отдельности? Она боится, что с моим романом я могу вляпаться в грязь и в таком случае будет ужасно, если что-нибудь скажешь о нем, неважно что».
Хитроумный Хэм и тон письма подобрал так, чтобы угодить Паунду. Нет, однако, никаких свидетельств антисемитизма Хемингуэя. Более того, в письме к Б. Беренсону от 22-го апреля 1953 года он вспоминает, как сдавал кровь в Израильский банк крови «во время победоносной войны с арабами[39], которая поначалу выглядела как неудачная».
Думается, в отчуждении Хемингуэя от Гертруды основной разрушительной силой стала Элис Токлас, почти открыто недолюбливавшая Хемингуэя. Одна из посетительниц приводит слова Элис о Хемингуэе, сказанные в период его первого супружества: «Ему нельзя доверять. Случись, милая Хэдли и Бамби станут у него препятствием, он отбросит их в мгновенье ока». Литературная дружба и сотрудничество между двумя писателями могли перейти и в иную сферу, чего бдительная и ревнивая Элис допустить не могла. Очередное вторжение в ее личную жизнь получило отпор. Когда несколько позднее Хемингуэй, в сопровождении двух пьяных приятелей и сам пьяный, появился у Гертруды и в развязной манере обратился к ней: «Привет, Герти, встретил парочку твоих поклонников; не верят, что я — один из твоих друзей. Вот привел их сюда, чтобы доказать». «Для посетителей в твоем состоянии меня нет дома. И не называй меня Герти. А сейчас убирайся и более того, держись [отныне] подальше», — таков был ее ответ. Элис противилась восстановлению прежних отношений и просила Гертруду не приводить его домой, если случайно встретится с ним на прогулке. Увы, Гертруда, ссылаясь на слабость к Хемингуэю, не выдержала. Поводом для примирения послужила смерть их общей знакомой Милдред Олдрич в феврале 1928. Гертруда известила Эрнеста о ее смерти, и в ответном письме новая жена, Полин Пфейфер, пригласила пару домой на ленч. Приглашение было принято.
Разговор, по всей видимости, вертелся вокруг нового романа Прощай, оружие. Хотя формально два писателя помирились, но уже прежнего дружеского уровня не достигли. Вспоминая то время, Хемингуэй писал, что так никогда и не смог вновь подружиться с ней по-настоящему — ни сердцем, ни умом.
Окончательный разрыв можно достаточно точно датировать одним скандальным вечером у Стайн. В конце октября 1929 года, в одну из последних встреч с Хемингуэем, она просила привести с собой Фитцджеральда.
Странная, если не сказать неестественная, дружба Фитцджеральда и Хемингуэя зародилась в 1924/1925 годах. В октябре 1924 Ф. Скотт отослал редактору издательства Скрибнер Максу Перкинсу письмо, в котором Фитцджеральд уговаривал опубликовать отрывки из будущей книги Хемингуэя В наше время. Представляя Хемингуэя, он предсказывал ему блестящее будущее. В романе Праздник, который всегда с тобой Эрнест относит первое личное знакомство с Фитцджеральдом в баре Динго к весне 1925 года. Неувязка в датах налицо, то ли рекомендация осуществлялась заочно, и они действительно встретились лишь через 6 месяцев. Но вот присутствовать при встрече Дункан Чаплин, выпускник Принстонского университета, не мог — его в то время в Париже не было. Память тридцать лет спустя очевидно подвела Папу Хэма.
