Не в состоянии взять укрепления штурмом, Антоний приступил к беспощадной осаде Фрааспы, намереваясь удушить столицу голодом. Но его армию стали беспокоить со всех сторон набеги парфян. Так продолжалось весь сентябрь. В октябре появились трудности с продовольствием. Антоний делал попытки уничтожить армию врага, но его легионы уступали в маневренности парфянской коннице, и успеха он не достиг. Меж тем вылазки осажденных способствовали вспышкам мятежа, даже бегству солдат из рядов римской армии. Антоний употребил крайнее средство и велел произвести децимацию — казнь по жребию каждого десятого в провинившихся центуриях. В конце концов ему пришлось пойти на условия, предложенные парфянским царем. Он получал возможность беспрепятственно удалиться, если только сделает это немедленно. Антоний попытался получить обратно орлов, взятых у легионов Красса, а также находившихся в плену солдат, но в этом ему отказали.
В сущности, парфяне не менее Антония опасались зимы, и Плутарх уверяет, что предложения Фраата были не более чем уловкой, так как ему казалось, что сдача столицы неизбежна. Вскоре Антонию пришлось убедиться, что обещания о беспрепятственном проходе были обманом. Предупрежденный о предстоящей атаке парфян на открытой местности, Антоний двинулся через горы Армении, что, кстати, не помешало парфянской коннице постоянно совершать на него набеги.
Единственное серьезное сражение обернулось катастрофой. Часть армии попала в засаду, и Антоний в течение дня потерял три тысячи убитыми и пять ранеными. «Вообще можно утверждать, — говорит Плутарх, — что ни один из полководцев в те времена не собирал войска крепче, выносливее и моложе. Что же касается глубокого почтения к своему императору и соединенного с любовью послушания, что касается общей для всех — знатных и незнатных, начальников и рядовых бойцов — привычки ставить благосклонность Антония и его похвалу выше собственного спасения и безопасности, то в этом его люди не уступали и древним римлянам. К тому было много оснований, как уже говорилось раньше: знатное происхождение, сила слова, простота, широкая и щедрая натура, остроумие, легкость в обхождении. А тогда сочувствием к страдающим и отзывчивой готовностью помочь каждому в его нужде он вдохнул в больных и раненых столько бодрости, что впору было поделиться и со здоровыми»[44].
После этого отзыва, самого похвального из всех, Плутарх пускается восхвалять Антония, распространяясь о его благородстве, красноречии, о присущей ему от природы простоте, терпимости, великодушии, способности смотреть на жизнь с лучшей стороны, об искусстве веселиться в компании, упоминает умение заботиться о своих людях, быть с ними на равных и делить все невзгоды, — все эти качества, хорошо известные, многократно испытанные в походах, замечательным образам проявились именно сейчас, в момент гибельного отступления.
Борьба не прекратилась даже тогда, когда римляне научились спасаться от наскоков парфян и наносить им ответные удары. По мере того как зима вступала в свои права и голод становился все ощутимее, движение армии замедлялось. Вновь обратимся к Плутарху: «Воины искали трав и кореньев, но знакомых почти не находили и, поневоле пробуя незнакомые, натолкнулись на какую-то травку, вызывающую сперва безумие, а затем и смерть. Всякий, кто ел ее, забывал обо всем на свете, терял рассудок и только переворачивал каждый камень, который попадался ему на глаза, словно бы исполняя задачу величайшей важности. Равнина чернела людьми, которые, склонясь к земле, выкапывали камни и перетаскивали их с места на место. Потом их начинало рвать желчью, и они умирали, потому что единственного противоядия — вина — не осталось ни капли. Римляне погибали без числа, а парфяне все шли за ними следом, и рассказывают, что у Антония неоднократно срывалось с уст: «О, десять тысяч!» — это он дивился Ксенофонту и его товарищам, которые, отступая из Вавилонии, проделали путь еще более долгий, бились с неприятелем, превосходившим их силою во много раз, и, однако, спаслись»[45].
Оставив наконец за спиной более четырехсот миль Я испытав свое мужество в девятнадцати сражениях, уцелевшие переправились через Араке и вошли в Армению. Они с восторгом приветствовали эту землю, словно ступили на долгожданную сушу после опасного морского путешествия, они плача обнимали друг друга и рукоплескали Антонию, своему вождю. Вскоре изголодавшиеся солдаты стали жертвами изобилия, и их начала косить дизентерия. Когда Антоний пересчитал свое войско, он выяснил, что поход стоил ему двадцати тысяч пехотинцев и шести тысяч всадников.
Антоний намеревался возобновить военные действия ближайшей весной и потому не изъявил неудовольствия армянскому царю, покинувшему его со своей конницей в самом начале осады. Антоний крайне нуждался в кавалерии, способной отражать наскоки парфянских лучников с помощью их же приемов. Ему пришлось сделать хорошую мину при плохой игре, и он велел своей армии маршировать в торжественном строю, точно после победы. Затем, вместо того чтобы перезимовать в Армении, он направился в Сирию, желая избрать, по-видимому, в будущем важный путь для вторжения в Парфянское царство.
Антонию пришлось пробиваться через горы, и зима с неслыханной силой обрушила на его армию метели и морозы, болезни унесли восемь тысяч жизней, таким образом, путь через горы стоил армии тех же жертв, что и двадцать семь боевых дней при отступлении от Фрааспы.
Именно в этот момент Клеопатра, вероятно, узнала о жестоком похмелье, выпавшем на долю ее супруга. Невзирая на то что она только что разрешилась сыном, Клеопатра в середине зимы пустилась в дорогу с намерением поддержать Антония. По существу, только ей одной дано было оценить истинное положение вещей, понять, что нужно вновь составлять обозы, набирать продовольствие, запасаться всяческим имуществом, реорганизуя таким образом армию, а точнее, восстанавливая ее остатки. Она не посмела осудить истинно римский замысел Антония, воспротивиться его желанию отомстить за Красса и сравняться с Цезарем, она была не в состоянии сердиться на своего супруга, который к тому же так в ней нуждался. Сев на корабль, царица устремилась в Бейрут, где ее ждал Антоний.
В начале 35 года в их жизни появляется нечто новое, не похожее ни на похождения «неподражаемых» в Александрии, ни на дипломатические уловки, предшествовавшие их последней встрече. Антоний, кажется, не предполагал, что Клеопатра так ему предана. Он пустился было в пьянство, дал волю отчаянью после пережитого — и вот, пожалуйста, она несет ему утешение.
