Интерес к «Откровению» в России никогда не ослабевал, но все же центр апокалипсических ожиданий конца света переместился в начале девятнадцатого века в Америку. Проповедник Вильям Миллер, якобы очень глубоко погрузившись в текст Библии, открыл, что именно 21 марта 1843 года произойдет второе пришествие Христа и настанет Царство Божие. Как и у всякого пророка, наделенного даром слова и убеждения, у Миллера было немало последователей. 21 марта под его предводительством сотни людей собрались на большом поле за городом, чтобы там встретить конец света. Они ожидали трубного гласа и пришествия Иисуса Христа...
Но не дождались. Миллер объяснил разочарованной пастве, что немного ошибся и перенес заветный день на 22 октября того же года. Затем он еще два раза переносил пришествие конца света. Несмотря на то что пророчества Миллера так и не сбылись, он стал основоположником секты адвентистов (от латинского «адвентус» — пришествие). Адвентисты распространились по всему миру и до сих пор ждут второго пришествия.
В наши дни представители некоторых других христианских общин (кроме адвентистов) — свидетели Иеговы, пятидесятники — говорят о близком Армагеддоне, священной войне добра и зла, Бога против сатаны. Этим Армагеддоном, конечно, должна стать термоядерная война, в пламени которой погибнет все человечество, кроме свидетелей Иеговы и немногих верных Богу.
Армагеддон назначался главами этих общин, якобы получающих откровения от самого Бога, на 1914 год, потом на 1925 и 1943. Пророчества не сбывались. Но каждый раз пастыри объясняли своей пастве, что «Господь скрывает свои предначертания, но им нужно ждать и готовиться, ибо конец света может наступить в любой день».
В последний раз самая «точная дата» была назначена на 1975 год. Почему именно 1975? Идеологи Центра свидетелей Иеговы, который располагается в Бруклине, одном из районов Нью-Йорка, подсчитали, что в этом году истекли шесть тысяч лет истории человечества, «а седьмая тысяча лет — это Царство Божие, которое начнется сразу же, без промедления после 6000-летнего периода господства дьявола».
Очевидцы еще помнят, как рядовые члены общины, поверив «бруклинским пророкам», не стали по весне засевать поля и огороды, приготовились встречать конец света... С тех пор минуло более тридцати лет, разочарование забылось, и снова стали слышны разговоры об Армагеддоне.
По опросу, проведенному среди верующих, стало ясно, что только небольшая их часть верит в то, что конец света может наступить в последние годы уходящего века. Остальные считают, что напоминанием о Страшном суде и Царстве Божием лидеры общин просто пытаются подогревать угасающую веру. Почти половина опрошенных ответили, что никому не известно, когда это будет. И ссылались на Евангелие от Марка, где говорится, что этот срок скрыт даже от Христа. Значит, каждый, кто пытается его вычислить, идет против воли Божией.
«...Когда вы увидите то сбывающимся, знайте, что близко, при дверях... О дне же том или часе никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец. Смотрите, бодрствуйте, молитесь, ибо не знаете, когда наступит это время» (Мк., XIII).
Апокалипсис в России
Многих художников, философов, писателей и поэтов всех времен и народов вдохновляло «Откровение» Иоанна Богослова. Творчество Данте, Мильтона, Босха и Эль Греко, немецких и английских романтиков восемнадцатого века, позднее — Джойса и Кафки, Маркеса и Умберто Эко пронизано апокалипсическими и эсхатологическими мотивами.
Но ни в одной культуре Апокалипсис не сыграл такой роли, как в русской, с ее особым пристрастием к запредельным вопросам бытия. Истоки этого влечения лежат еще в древнерусской литературе. Позднее, то усиливаясь, то ослабевая, интерес к Апокалипсису тянется через всю историю развития русской общественной мысли. Впервые в отечественной оригинальной письменности вопрос о конце света был затронут в «Слове о небесных силах, ради чего создан бысть человек», которое приписывалось Кириллу Туровскому или Аврамию Смоленскому. В своих житиях Епифаний Премудрый говорил, что Сергий Радонежский и Стефан Пермский не случайно воссияли в русской земле именно в конце четырнадцатого века, то есть на исходе седьмой тысячи лет. Об этом же шла речь и в «Сказании об окончании седьмой тысячи» Игнатия Волоц-кого и «Лаодикийском послании» Федора Курицына.
Апокалипсис стал духовной основой такого мощного движения внутри русской церкви, как старообрядчество, а также некоторых мистических сект.
В творчестве Пушкина, Гоголя, Достоевского и других писателей девятнадцатого века звучали апокалипсические мотивы. Но подлинным властителем дум Апокалипсис стал в нашей стране в начале двадцатого века.
Появилось целое направление в русской культуре, получившее название «апокалипсическое христианство». Блестящие русские мыслители Владимир Соловьев, Николай Федоров, Николай Бердяев, Сергий Булгаков, Василий Розанов и Даниил Андреев обращались к «Откровению» Иоанна Богослова; в литературе — Андрей Белый, Александр Блок, Дмитрий Мережковский, Вячеслав Иванов, позднее, в советское время, — Андрей Платонов, Михаил Булгаков, Борис Пастернак.
Вот как «прочел» Апокалипсис Даниил Андреев:
«Интересно отметить, что в русском языке слово «откровение», в буквальном смысле равнозначное греческому «апокалипсис», не помешало, однако, этому последнему прочно обосноваться на русской почве. При этом за каждым из двух слов закрепился особый оттенок смысла. Значение слова «откровение» более общё... Апокалипсис же — только один из видов откровения: откровение не областей универсальной гармонии, не сферы абсолютной полноты, даже не круга звездных или иных космических иерархий; это — откровение о судьбах народов, царств, церквей, культур, человечества и о тех иерархиях, кои в этих судьбах проявляют себя действенно и непосредственно; откровение метаистории.
Апокалипсис не так универсален, как откровение вселенское, он иерархически ниже, он — о более частном, о расположенном ближе к нам. Но именно вследствие этого он отвечает на жгучие вопросы судьбы, брошенной в горнило исторических катаклизмов. Он заполняет разрыв между постижением универсальной гармонии и диссонансами исторического и личного бытия».
Даниил Андреев отметил «врожденную иррациональную тягу к апокалипсической форме познания», к метаистории в духовных и творческих биографиях светских православных писателей и мыслителей: Гоголя, Хомякова, Леонтьева, Достоевского, Владимира Соловьева, Сергия Булгакова.
«Разве мыслимо было бы самосожжение раскольников, если бы ледяной ветер эсхатологического, метаисторического ужаса не остудил в них всякую привязанность к миру сему, уже подпавшему, как им казалось, под власть антихриста?
