Перед тем как вести в столовую на ужин, им приказали надеть все снаряжение. Делать было нечего. И вот в новехоньком, еще «стоявшем дыбом» обмундировании, в сапогах с железными подковами, которые ударяли по каменному полу дворца со страшным стуком, с пустыми кобурами на боку они прошли через строй парней, смотревших на них с любопытством и насмешкой. Как горели от смущения уши и сколько насмешек ждало впереди…[13]
На следующий день из них начали делать солдат: обучать строевой подготовке и уставу. Однако положение Москвы уже было настолько опасным, что сосредоточиться не могли ни учителя, ни курсанты. 15 сентября стало известно, что «Авиагруппа № 122», как на тот момент называлось соединение Расковой, будет эвакуирована в волжский город Энгельс.
Утром 16 октября они с песнями прошли по городу. Было очень холодно, трамваи уже не ходили, стояли полузанесенные снегом. Редкие прохожие останавливались и смотрели на девушек, а старухи «подходили к самому краю тротуара, молча стояли и крестили»[14] их, провожая колонну грустным взглядом. Если среди молодых москвичей большинство считали, что Москва выстоит и враг будет побежден, старшее поколение, уже столько выстрадавшее, было настроено пессимистично: слишком уж быстрым и легким казалось наступление немцев.
Немецкое генеральное наступление на Москву началось 30 сентября и развивалось стремительно. Вскоре советские войска сдали города Калугу и Вязьму, оставив немцам шестьсот тысяч пленных солдат и офицеров. 13 октября немецкие войска форсировали около Калинина неширокую в тех местах Волгу, 15-го взяли Калинин. До Москвы осталось сто пятьдесят километров. Немцы подтянули еще войска и, прорвав слабую советскую оборону, прямо по Ленинградскому шоссе устремились к Москве. Русские так и не успели создать линию обороны Калининского фронта.
15 октября Сталин подписал постановление Государственного Комитета Обороны «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы». В постановлении указывалось, что сам Сталин покинет Москву на следующий день или позднее, в зависимости от обстановки. Правительство должно было эвакуироваться в тот же день. Москвичи же были уверены, что правительство из Москвы уже уехало. В московских очередях за продуктами говорили, что немцы сбрасывают листовки: «Ляжете спать советскими, а встанете немецкими». Именно так случилось в Орле. Молодая москвичка писала в своем дневнике, что «везде полная растерянность — даже начальство, не говоря уж о подчиненных, не знает, что делать…».[15] Те, кто не собирался уезжать из города, «с утра до вечера смотрели, как уезжает народ» и «как люди теряют человеческий облик».[16]
Москва, по которой шла маршем «Авиагруппа № 122», была готова к сдаче и дальнейшей подпольной борьбе. В ночь на 16 октября был спешно заминирован Большой театр. Многие заводы, склады, учреждения, мосты, крупнейшие магазины были заминированы раньше. Чтобы интендантские склады не достались немцам, первый секретарь МК и МГК партии А. С. Щербаков распорядился бесплатно раздать москвичам муку, крупы, консервы, теплую одежду и обувь, хотя и был обвинен за это в «упадническом настроении».[17] Вход в Кремль был заложен бревнами, а сам Кремль стал неузнаваем не только с воздуха, но и изнутри. На его стены надстроили макеты, и казалось, что это обычные городские дома. Рядом построили бутафорский мост через Москву-реку. Крыши и открытые фасады кремлевских зданий и стен перекрасили. Красные звезды больше не сияли над башнями: их закрыли деревянными щитами, а кресты с кремлевских куполов сняли.[18] Вокруг Мавзолея был построен бутафорский особняк из ткани, дерева и картона. Впрочем, мавзолей уже давно был пуст.
Советскую святыню — тело Ленина — еще 3 июля вывезли особым поездом в Тюмень. Кроме тела были вывезены сердце Ленина, пуля, которая осталась в его теле после покушения эсерки Фанни Каплан, и препараты мозга.[19] С телом отправился его главный хранитель профессор Б. И. Збарский с целым коллективом сотрудников. Разместившись вместе с реликвией в удаленном от чужих глаз большом доме под охраной милиции и НКВД, Збарский докладывал правительству, что «его работа» — то есть тело Ленина — «имеет прекрасное состояние».[20]
Напуганное быстрым наступлением немцев советское начальство спешило за телом своего вождя. Начальники до потолка нагружали черные эмки вещами и пробивались по шоссе Энтузиастов на восток. Рядом с ними двигались на машинах, телегах, велосипедах или пешком, обвешанные узлами и котомками, сотни тысяч людей.
Проехать становилось все сложнее, люди приходили в отчаяние. Движение никто не регулировал. Начались массовые погромы: разъяренная толпа останавливала автомобили с начальством, грабила их, а потом сбрасывала в кювет. Погромы шли в ночь с 15 на 16 октября и в Москве. Люди разбивали витрины, выламывали двери и выносили все из промтоварных и продовольственных магазинов. Мгновенно возникли банды мародеров, которые самовольно занимали квартиры эвакуированных, расхищали вещи и ценности со складов и предприятий. Толпу подогревала полная безнаказанность и неожиданно свалившаяся свобода.
16 октября заговорило долго молчавшее московское радио. Диктор объявил, что Москва находится в угрожающем положении и всем жителям предлагается покинуть город.
Порядок восстановили через пару дней, справившись с паническими настроениями. Сталин, вопреки слухам, остался в городе, хотя Москва находилась в непосредственной опасности еще месяц.
В такт нестройному шагу позвякивали привязанные к рюкзакам котелки. На боку болтались пустые кобуры, фляги, противогазные сумки. Старались идти в ногу, но ходить по-военному пока не очень получалось. Было очень холодно, в лицо летел колючий снежок. Они шагали мимо неподвижных, занесенных снегом трамваев, мимо станций метро, которые теперь превратились в бомбоубежища, мимо скверов с зенитками, мимо закрытых магазинов. Пройдя через толпу людей на платформу Казанского вокзала, долго грузили в вагоны матрасы, мешки и продовольствие. Выехали только к вечеру. Нашлась и подходящая песня:
Прощай, прощай, Москва родная,
На бой с врагами уезжаю я…[21]
Глава 2
У меня пока что и биографии не было…
«За горами, за лесами, за широкими морями, не на небе, на земле…» — читала наизусть тонким певучим голосом Женя Руднева. Сказка Ершова «Конек-Горбунок» была одной из книг, которые все любили, но наизусть никто не мог выучить: слишком уж длинная. Только Женя помнила. Долгий путь в вагоне коротали за песнями и сказками, подключались многие — Валя Краснощекова читала сказки Пушкина: «Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет…» — но больше всех рассказывала Женя, знавшая неисчерпаемое количество сказок, мифов и стихов. День за днем колеса то стучали, то умолкали в станционных тупиках, день за днем Женя рассказывала сказки о рыцарях и прекрасных дамах, мифы о созвездиях, читала стихи, пересказывала книги, и товарищам даже не верилось, что столько всего может вместить одна голова. Новые подруги, сидя вокруг нее, слушали и слушали, всматривались в Женино лицо. То, что Женя не похожа на других, было понятно сразу же.
«Не от мира сего», — сначала подумала про нее Валя. У Жени были большие светлые глаза и длинная, тугая светлая коса, уложенная вокруг головы. Она была невысокого роста, с тонкой шеей, неуклюжими медлительными движениями. Серо-голубые глаза светились умом и добротой.[22]
Женя Руднева пыталась попасть на фронт с первых дней войны. Ее открытое и чувствительное сердце было полно идеалов. Еще школьницей она, посмотрев фильм «Ленин в Октябре», писала в дневнике:
«Я очень хорошо знаю: настанет час, и я смогу умереть за дело моего народа так, как умирали они, безвестные герои из этого чудного фильма!
Я хочу посвятить свою жизнь науке, и я это сделаю: все условия создала Советская власть, чтобы каждый мог осуществить свою мечту, какой бы смелой она ни была. Но я комсомолка, и общее дело для меня дороже, чем свое личное, именно так я и рассматриваю свою профессию, и если партия, рабочий класс этого потребуют, я надолго забуду астрономию, сделаюсь бойцом, санитаром, противохимиком…»[23]
И такой день настал: Женя, одна из лучших студенток курса в Московском университете, будущий астроном, звезда научного студенческого кружка, «стала бойцом». Единственный ребенок в интеллигентной семье, отец которой в последнее время болел, она не смогла сказать родителям правду: уезжая, соврала, что идет обучать ополченцев пулеметному делу. Родители были изумлены: неужели никого опытнее не нашлось?
