(Сын Константина и француженки, князь Александр Шарвашидзе — соответственно кузен Бабо — стал известным художником, главным декоратором Петроградских театров.
После большевистского переворота эмигрировал за границу, где работал вместе с Сергеем Дягилевым. Одна из самых известных работ Шарвашидзе — роспись занавеса к балету «Голубой поезд», которой восхищались Пабло Пикассо и Коко Шанель. Прожил 101 год и умер в 1968 году в Монако.
О судьбе Александра Шарвашидзе — в приложении № 1. — Прим. перевод.)
Я и брат Михаил находились под ее опекой. Первое, что она сделала, — это переодела меня в европейское платье с короткими рукавами и глубоким вырезом на груди. В таком наряде я была представлена отцу, который до этого видел меня только в традиционном абхазском одеянии — длинном до земли платье, с высоким горлом и затянутым в талии, со скрывавшим волосы платком на голове.
Негодованию отца не было предела. Он немедленно потребовал, чтобы я снова надела одежду, в которой ходят маленькие девочки и взрослые женщины его страны.
Моя тетка была способной пианисткой. Я всегда с восхищением слушала, как она играет Schulhoff's walts и однажды, когда она вышла из комнаты, сама села за рояль и начала копировать движения тетки, ударяя по клавишам.
Удивленные раздавшимся грохотом, со всего дома сбежались слуги и стали подглядывать в дверь. Когда они увидели, что этот шум производит их маленькая «черная» княжна, то притворились, будто моя игра прекрасна и они в восхищении.
У меня был хороший слух не только к музыке, но и ко всем звукам, которые слышала. Когда маркиз де Траверсе, бывший офицер Нижегородского полка, ставший учителем моего младшего брата, давал ему уроки французской грамматики, я обычно подслушивала. Когда они спрягали глаголы и произносили новые слова, я, как попугай, повторяла за ними.
Я на всю жизнь запомнила уроки моего брата. Позже, когда стала учиться в «институте» (государственной школе для девочек) в Тифлисе и пришла на урок Закона Божьего, то поразила всех окружающих, в том числе и саму себя, когда обнаружилось, что я прекрасно знакома с предметом. Все это, конечно же, я услышала во время уроков брата и подсознательно запомнила.
Через два года после нашего переезда в Воронеж, в 1866 году, мой отец заболел и вскоре умер. Когда он осознал всю серьезность болезни, то написал великому князю Михаилу Николаевичу, Наместнику на Кавказе, находившемуся тогда в Петербурге.
Отец просил позволить моему старшему брату, бывшему адъютантом великого князя, прибыть в Воронеж. Разрешение было дано, и Георгий выехал из Петербурга. Но на полпути остановился и вернулся обратно. Надо ли говорить, что причиной такого поведения стала дама.
Когда великий князь узнал, что Георгий вернулся в Петербург, он приказал ему снова выехать в Воронеж. И на сей раз приставил к нему адъютанта, который должен был проследить, чтобы Георгий доехал-таки до Воронежа.
Мой отец всегда был очень строг со своим старшим сыном, а потому Георгий очень боялся отца. Что произошло во время их встречи, неизвестно. Но мы, дети, видели, каким грустным брат вышел из комнаты больного.
Заупокойная служба состоялась в монастыре Святого Митрофана. Стоял прекрасный день, и я навсегда запомнила белую церковь с голубыми куполами и золотыми звездами на них, блестевшими и переливавшимися на солнце. Это была знаменитая церковь, в которой покоились останки святого Митрофана.
32 года спустя я проезжала через Воронеж по дороге к принцам Ольденбургским. Монастырь и церковь были такими же, какими я их запомнила в детстве. Вот только дом, в котором мы жили, был переделан и в нем теперь располагался Красный крест. А на верхнем этаже была устроена церковь.
Мы получили разрешение похоронить отца в Абхазии. Абхазы так не доверяли русским, что потребовали, чтобы гроб был открыт, дабы они могли убедиться, что их не обманывают и в нем действительно покоится тело правителя их страны.
К сожалению, несколько дней спустя в Лихнах абхазами был убит русский уполномоченный Коньяр. Народ требовал его присутствия в Лихнах. Мой старший брат советовал ему не ездить, но тот все-таки поехал.
Местные жители ворвались в дом, где он остановился, и, обнаружив уполномоченного, пытавшегося спрятаться в камине, убили. Затем они взяли в заложники моего брата, который был офицером русской армии.
Обо всем этом Георгий написал князю Мирскому, советнику военного начальника при Наместнике, и объяснил, как все происходило на самом деле. Письмо он передал со своим молочным братом. Нет сомнения, что князь Мирский получил письмо, но он не обратил на него никакого внимания.
(Князь Дмитрий Святополк-Мирский — генерал, участник Крымской и Кавказской кампаний, принимал участие в боях против Шамиля и Хаджи-Мурата, с 1875 года назначен помощником великого князя Михаила Николаевича, был женат на княжне Орбелиани. Умер 18 января 1899 года в Ницце. — Прим. перевод.)
Так как помощь от русских из Тифлиса все не приходила, молочный брат Георгия сам пошел ему на выручку и помог бежать. Брат прямиком отправился в Тифлис к Наместнику.
Но великий князь принял его довольно холодно, заметив, что предпочел бы увидеть Георгия мертвым, а не живым. Стало ясно, что великого князя Михаила Николаевича убедили, что мой брат был причастен к убийству Коньяра.
Наместник первым делом лишил моего брата должности адъютанта, а в конце и вовсе распорядился выслать в Оренбург простым офицером.
Там брат прожил шесть лет, которые провел в компании молодых людей из знатных семей, тоже высланных за пустяковые преступления.
(Сам Георгий Шарвашидзе описал обстоятельства ссылки в Оренбург, которая была связана с восстанием абхазов 1866 года, провозгласивших сына бывшего владетеля страны своим предводителем, в статье «Так пишется история», опубликованной в газете «Закавказье» в 1910 году.
Недовольство абхазов было вызвано проведением реформы Александра Второго по отмене крепостного права. Которого Абхазия никогда на самом деле не знала.
«В абхазах совершенно отсутствует чувство подобострастности, и они ненавидят всякого, кто к ним относится надменно свысока, — писал Светлейший князь. — Участковый начальник, некто Измайло (убитый во время бунта), требовал на сходе, чтобы ему отвечали, снимая шапку. Один из присутствовавших, по фамилии Микамба, ответил, что „мы шапки снимаем только в церкви, а святого Измайло мы еще не знаем“.
