12 июня у Пугачевой на руках появился и аттестат об окончании средней школы. В нем значились шесть пятерок: по пению, русской литературе, арифметике, рисованию и труду. Четверок было тоже шесть: по рускому языку, истории, алгебре, геометрии, естествознанию и физике. «Трояки» у Пугачевой стояли по географии, черчению, иностранному языку, химии и физкультуре.
Без особых проблем Пугачева поступила в Музыкальное училище имени Ипполитова-Иванова, которое находилось… аккурат по соседству с ее неказистым домиком в Зонточном переулке. Причем повела себя более чем странно: несмотря на то что все, кто слышал ее игру на фортепьяно, сулили ей блестящее будущее пианистки, она выбрала дирижерско-хоровое отделение (руководитель – Владимир Андреевич Веденский).
Вспоминает Р. Рюмина (руководительница фортепианного отделения в музыкальной школе № 31): «В 7-м классе Алла подошла ко мне: «Роза Иосифовна, можно я спою вам свою песню?» У нее тогда папа, кажется, серьезно болел. И Аллочка спела очень печальную песню. Стихи, музыку написала сама. Слов я, конечно, уже не помню. Но я так была потрясена, что расплакалась. «Аллочка, почему же ты не играешь с таким чувством, с каким поешь?» Поняла, что призвание ее в другом. Посоветовала маме, чтоб отправляла дочку на дирижерско-хоровое отделение. «Ей надо петь, ставить голос!» Мама очень обиделась на меня. Она же мечтала видеть дочь пианисткой. Но я смогла ее убедить…»
На курсе Пугачевой учились практически одни девушки, что ее страшно раздражало: она любила общаться с мальчишками. Поэтому и в училище старалась дружить в основном с представителями сильного пола. Среди них был и Владимир Кричевский, который вспоминает следующее:
«Мы с Аллой стали приятелями. В училище вообще духовики – в основном ребята – много общались с дружественным девчачьим дирижерским отделением. Алла славилась своей коммуникабельностью и была завсегдатаем нашего знаменитого духового подвала. Там собирались студенты покурить, выпить вина. Чудный тогда продавался портвейн по рубль ноль две и «Родничок» по 97 копеек. Алла тоже не отказывалась выпить. Мужики поигрывали в карты, иногда на деньги. Правда, кто-то попался, их отчислили, и карточные игры прекратились. А те, кто репетировал, стояли заодно на стреме. Как идет кто-нибудь из преподавателей, подавали сигнал трубой – фрагмент из какой-нибудь симфонии. Иногда нарочно переполошат всех и радуются. Там, в подвале, помнится, стоял большой бюст Мравинского. У него был очень большой нос. Об этот нос мы тушили окурки…
Алла не была хорошенькой, хотя копна волос, которые она всегда высоко начесывала, конечно, привлекала. И еще Алла любила очень короткие юбки, хотя они ей не особенно шли. Вообще, она обожала выглядеть вызывающе. Романы у нее случались очень часто – то с одним студентом, то с другим. А поскольку мы с ней были просто друзьями, она о всех своих многочисленных увлечениях мне рассказывала, стихи читала, которые ей посвящали мужчины…»
Еще одним другом Пугачевой в училище был Михаил Шуфутинский, который учился на курс младше Пугачевой. По его словам: «У Аллы была хорошая стройная фигура, ножки такие девчачьи, лицо в веснушках и копна рыжих волос, чуть ли не до пояса. Одевалась она очень эффекто, и мальчишки вовсю за ней ухлестывали.
Алла часто бывала у нас дома, и бабушка каждый раз укоряла ее за длину юбки: «Как можно ходить в таком виде?! Нельзя же так коротко!» – на что я с видом знатока отвечал: «Бабуля, ну если есть что показать – почему не показать».
Наша директриса Гедеванова слыла отпетой ретроградкой не только в музыке, но и в том, что касалось одежды учащихся: у кого из девчонок юбка чуть выше колена – могла не пустить на занятия или выгнать с урока, о джинсах вообще разговоров быть не могло. Пугачевой доставалось больше всех.
Иногда мы с Аллой прогуливали занятия. Особенно не хотелось идти на академический хор. Занятия начинались в девять утра, а нас клонило ко сну. Поэтому после первого часа мы обычно сбегали. Шли или ко мне или к ней, она жила на Крестьянке, за «сотым» универмагом, почти у самого училища. Частенько, прогуливая занятия, спускались в подвал училища, там располагались классы для индивидуальных уроков. Просили кого-нибудь из отличников взять ключ на свою фамилию – отказать никто не мог, потому что я был авторитетом, – и начинали там джазовать. Я садился за рояль, кто-то приносил контрабас, Алла пела. Причем пела так хорошо, как поет сейчас. Но тогда она исполняла песни на каком-то немыслимом полуболгарском, полуюгославском языке и по ходу придумывала такие словосочетания и приемы, которых никто из нас, включая ее саму, не знал. Однако получалось очень лихо, в такой ультрасовременной манере, к которой в Европе певицы пришли лет через десять. Мне страшно нравилось ее пение…»
К слову, именно за это ультрасовременное пение Пугачева едва не погорела. Однажды она исполняла песню на стихи Леонида Дербенева про фабричную трубу, которая рухнула, и свидетелем этого выступления стал кто-то из руководства училища. За неслыханный упадок нравов Пугачеву собрались уже отчислить из училища. И только заступничество мамы, которая пообещала, что ничего подобного впредь ее дочь себе не позволит, отвело дамоклов меч от будущей примадонны.
Несмотря на то что песенное творчество едва не привело Пугачеву к краху карьеры, она твердо решила быть не дирижером, а певицей. И хотя голос у нее тогда был неважнецкий, однако сценического шарма было хоть отбавляй. Именно это в итоге и сыграло свою роль, когда 16-летнюю Аллу Пугачеву пригласили на первые в ее жизни гастроли. Произошло это осенью 1965 года. Вот как она сама об этом вспоминает:
«День был пасмурным. Шел дождь. На первом же уроке получила двойку. И вместе со своей подругой убежала с занятий. Невезение продолжалось: в кино попасть не смогли. Дождь лил по-прежнему. Забрели в какой-то клуб. Шли на звуки музыки и попали в зрительный зал. Тихонечко заняли места и стали следить за тем, что происходит на сцене. Играл ансамбль. Из-за кулис вышла артистка в красных лакированных сапогах. Спела незнакомую песенку. Потом о чем-то долго говорила с руководителем. Ушла. Ансамбль снова начал играть. Вышла другая певица в таких же красных сапогах. И песню пела ту же самую.
Когда на сцене появилась пятая исполнительница в таких же красных сапогах и запела ту же самую песню, стало невыносимо смешно и я рассмеялась. Руководитель ансамбля закричал, почему в зале сидят посторонние. От этого стало еще смешнее, и вдруг неожиданно для самой себя я громко напела припев песни. И услышала:
– Если ты такая смелая, то давай выходи на сцену и пой!
