В Париже всегда хочется идти в ногу со временем. Конечно, есть и поверхностный Париж, город удовольствий, вечного праздника, ослепительный и ослепленный роскошными отелями в бесчисленных огнях. Но есть и другой Париж – город холмов и зеленых парков, художественных мастерских под самыми крышами или в холодных подвалах – такой Париж одной ногой еще стоит в прошлом столетии.
В начале новой эры далеко не все парижане имеют удовольствие наслаждаться прелестью сточных труб, изобретенных еще римлянами. По ночам цистерны, запряженные лошадьми и снабженные помпами, освобождают город от нечистот.
Приехать в Париж замужней и переполненной ожиданиями; провести первую ночь без сна; чувствовать, как в ноздри врывается зловонье; вскочить с постели, где спит или притворяется, что спит, супруг; согнуться над подоконником, едва сдерживая тошноту; увидеть цистерны каштанового и желтого цвета, лошадей, таких же усталых, как в России; выйти на лестничную площадку; толкнуть плохо закрытую дверь туалета; ощутить сомнение перед цементными выступами в виде подошв; разозлиться на себя за брезгливость. Ожидание, одиночество, стыд – испытывать все это, но дрожать в предвкушении будущего и повторять себе как заклинание: добыча – это истина, это реальность, поэт должен ухватить реальность идеально ловким движением звука.
Поэзию питает все.
Первая парижская ночь, конечно, связана для супругов с чувством стыда, в котором ни один из них не признается другому, хотя мог бы. Лежащие на двух половинках постели могли бы открыться друг другу, потому что поняли бы друг друга, но каждый из них корит себя за стыд. Банальный стыд – в Царском Селе на него не обращали внимания: бедность, нехватка средств для удовлетворения всех желаний и предлагаемых столицей удовольствий, для использования всех ее возможностей. А ведь многие русские в Париже вели шикарную жизнь – например, Сергей Дягилев, волшебник балета, организатор «Русских сезонов» в Париже, щедрый завсегдатай ресторана «У Прюнье»; или Сергей Щукин, чей московский дом сравним с царским дворцом. Каждый раз, приезжая в Париж, богатый купец обходит картинные галереи на Правом берегу и за огромные деньги сметает Моне, Ренуара, Матисса, Пикассо – глаз у коллекционера уже наметан.
* * *
О чем думать, если не спится? Вспоминает ли Анна свою свадьбу в Киеве? Он – сияющий, она – вся в себе и бледная, словно ее ведут на казнь. Прекраснейший день в жизни? Не для нее. Ни братья Анны, ни сестры не приехали на церемонию; отец тоже якобы приболел. Семья Горенко считала невероятным легкомыслием стремление Анны связать себя узами брака с нелюбимым человеком, Николаем Степановичем Гумилевым, сыном Степана Яковлевича Гумилева, в прошлом военного врача в Кронштадте. Почему девушка вышла замуж за Гумилева, хотя любила другого? Ради того чтобы забыть краснобая, доставлявшего страдания? От усталости? Дабы покончить с напрасными клятвами, глупыми ссорами, шумными примирениями, которые вынимали всю душу и длились годами? Или, может, Анна хотела доставить радость Гумилеву? «Он до смерти меня любит», – сказала она одному из родственников, а другому призналась: «Коля практически взял меня измором». И шантажом: дважды во время поездок во Францию, когда от Анны не было вестей, Гумилев грозился покончить с собой, дважды он не сумел это сделать. Вышла ли она замуж из жалости или от страха прожить жизнь впустую? Провинциальная жизнь угнетала: рантье в допотопных нарядах, узколобые барышни, оплакивающие жизнь, еще не начав жить. Ответила ли Анна «да», чтобы сбежать от чеховской рутины Царского Села? Незадолго до свадьбы в письме к родственнику Анна выразилась так: «Я выйду замуж за друга детства, Николая Степановича Гумилева. Он любит меня уже три года, и думаю, моя судьба – быть его женой». Ей не хватило честности прибавить «и быть признанной как поэтесса». Коля сильно опередил Анну на пути к творческому успеху. Вышла ли она замуж, потому что Гумилева уже приняло литературное общество Петербурга и Анна надеялась, что ее шансы утвердиться в роли поэта на берегах Невы вырастут?
Воспоминания уносят Анну еще дальше в прошлое. Зима 1903 года, канун Рождества, их первая встреча под горчичного цвета арками Гостиного двора – своего рода Галереи Лафайет Санкт-Петербурга. Она была с подругой своего возраста, он – с молодым человеком, старшим братом, которому уступал в росте и вообще в привлекательности. Что она там хотела купить? Ах да! Гирлянды на елку. А он что хотел? Видимо, пострадать в очередной раз. Что он заметил в ней? Может, слишком серьезный взгляд? Тонкую талию, какие редко бывают у четырнадцатилетних подростков? Гумилев был старше Анны на три года. «Я сейчас в возрасте Рембо, когда тот написал «Пьяный корабль», – взволнованно сказал Коля чуть позже, но его эмоциональность показалась Анне неуместной и нелепой, как и он сам: голова в форме яйца, шаровидные глаза, косоглазие, тягучий голос. Неужели он не слышит, как шепелявит? Робкий и высокомерный одновременно. Невыносимый мальчик. Анна демонстрирует ему свое равнодушие. В четырнадцатилетнем возрасте люди умеют быть по-настоящему жестокими. «Отлично, я избавилась от него», – думает Анна. Не тут-то было. Гумилев воспылал чувствами к этой ледышке.
* * *
Каждый человек обладает уникальной способностью страдать. Некоторые умеют не расходовать свой запас страданий, не погружаться в них с головой, не терять себя; другие не умеют, они отдаются страданию без остатка, упиваются страданием, открывают ему свою душу и наполняют ее слезами. У таких людей ласки всегда сопровождаются криками, объятия – рыданьями. Два лагеря: тех, кто кровоточит, и тех, кто заставляет кровоточить, – противостоят друг другу, но всегда нуждаются друг в друге; эта нужда зовется страстью – благодаря ей мужчины и женщины предаются любви, а затем всё разрушают, прекрасно понимая, в чем состоит природа разрушительной силы. Сарабанда меча и крови звучала в 1903 году, когда Анна встретила Колю. Сначала Анна была отрицательной героиней. Оттого, что я терпкой печалью / Напоила его допьяна[2], — гласит одно из ранних стихотворений. Затем кинжал перешел в другие руки. Женившись на принцессе, Коля освободился от нее. Ему хотелось нравиться женщинам. Его странность вызывала интерес – он это знал и пользовался этим.
В Париже, который угнетал в тот период постоянными грозами, расклад сил поменялся и равновесие нарушилось. Десятилетия спустя в беседе с Лидией Чуковской Ахматова признается: «Мы были помолвлены слишком долго (…). Когда в 1910 году мы поженились, Коля уже лишился прежнего энтузиазма».
