что призрачный образ Чорного человека для Есенина был последней и непревзойденной реальностью?
Безумие, бред, с которого начинается поэма – уже во второй строфе разрастается до пределов полной галлюцинации:
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица,
Ей на шее ноги
Маячить больше не в мочь.
Чорный человек,
Чорный чорный,
Чорный человек.
На кровать ко мне садятся
Чорный человек
Спать не дает мне всю ночь.
Это уже сплошной бред, душевный тик. «На шее ноги» – образ, нормальным сознанием почти не воспринимаемый.
Если эти стихи показать врачу-психиатру, он, конечно, не скажет: «имажинизм» или «крестьянская поэзия». Он скажет: «бред преследования» и будет прав.
Действительно, если мы проследим бредовые образы поэмы «Чорный Человек» и сравним их с бредовыми образами, которые видит больной в белой горячке, – мы увидим, что образы эти, в сущности, одни и то же. Вот как описывает Э. Крепелин бред при delirium tremens, психическом заболевании, являющемся следствием «продолжительного злоупотребления алкоголем».
– «Зрительные обманы носят необычайный характер.
Больной видит „стеклянных людей“, – „всадника – на ходулях“…
Некоторые восприятия могут наводить на него страх: черные люди… огненные всадники… привидения».
Неправда ли, эти цитаты из учебника психиатрии чрезвычайно напоминают выдержки из поэмы Есенина «Чорный человек»? Далее это сходство еще разительнее:
«У двух черных людей вырастают из рук мыши. Нередко разыгрываются более или менее сложные события.
В комнату врываются люди… К обманам зрения присоединяются обманы слуха, в форме человеческой речи.
В большинстве случаев голоса… всячески бранят и грозят ему (больному). „Что это за оборванец“. – слышит он; „он лентяй, сволочь, лжец“… „Ты никуда негодный человек“. „Мы его умертвим, его песенка спета“. „Эй, ты, бродяга“.»
Мы позволим себе еще раз привести соответствующие цитаты из «Чорного человека»:
…Какого-то прохвоста и забулдыги…
Самых отвратительных громил и шарлатанов.
И опять из Крепелина:
– «Больные видят беспутства, совершаемые девушками и мужчинами».
И – соответственно – из Есенина:
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет «она»
И ты будешь читать
Свою дохлую, томную лирику…
…Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою,
Так, мы видим, что образы «Чорного человека» являются не столь интуитивно – поэтическими образами, сколь практически клиническими.
В воспоминаниях о Есенине А. Воронский пишет («Красная Новь» № 2, 1926 г.):
Несомненно, он болел манией преследования. Он боялся одиночества. И еще: передают – и это проверено – что в гостинице «Англетер» пред своей смертью, он боялся оставаться одни в номере. По вечерам и ночью, прежде чем войти в номер, он подолгу оставался и одиноко сидел в вестибюле.
Развитие этой мании – тема «Чорного человека».
В первой строфе еще мелькает проблеск сознания.
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Во второй строфе призрак уже не кажется поэту следствием болезни или «осыпающего мозги алкоголя» – призрак стал самостоятельной реальностью. Мы имеем право предположить, что этот призрак долго рос и развивался в сознании поэта; он является последним, суммированным воплощением всего ужаса безвыходности и самоосуждения, который сопровождал Есенина на протяжении всего его творчества.
Чорный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя ни, душу тоску и страх.
Разве мы не слышали нарастания этого настроения в прежних книгах Есенина, в таких, например, строках:
Если не был бы я поэтом,
То наверно был мошенник и вор…
(Сравни: «прохвост и забулдыга»),
Или еще:
Я такой же, как вы, пропащий.
Вот из всего этого самобичевания и вырос, в конце концов, Чорный человек, который «глядит в упор»:
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.
Личность героя поэмы (может быть, самого поэта) здесь уже не только «раздваивается», более того – она распадается на три почти самостоятельных комплекса. Два из них видны сразу, с первого взгляда: это, во-первых, действующее лицо поэмы и во-вторых – Чорный человек, который является ничем иным, как проекцией во вне, внутренних переживаний. Но есть и еще один, есть третий. Образ его мелькает в строке –
Кого же? И по ходу поэмы и по предыдущим стихам Есенина можно сказать, что этот «кто-то» – опять-таки сам герой поэмы (или сам поэт). Это тот самый же Есениным «загубленный мальчик»
Желтоволосый
С голубыми глазами,
о гибели которого неоднократно скорбит автор. Этот «обокраденный» «кто-то» – Есенин – юноша, прошлое, ушедшая молодость, прежняя радость, навсегда потерянная возможность настоящей здоровой жизни. Этот «кто-то» есть опять-таки проходил во вне, на этот раз проекция своего собственного идеализированного «я», точно также, как чорный человек есть проекция во вне «я» – этического, осуждающего и издевающегося – жестокой совести.
Проецирование во вне внутренних психических состояний свойственно каждому поэту; для Есенина оно особенно характерно (см. об этом также в нашей книжке «Есенин и Москва Кабацкая»).
Есенин пытался спасти «желтоволосого мальчика» из «простой крестьянской семьи» и пытался бороться с «Чорным человеком».
Просматривая стихи Есенина, мы убеждаемся, что он порывался вернуться в деревню, вернуться к прежней жизни; он попробовал было поехать в родные места, но там сразу же убедился в том, что:
Язык сограждан стал мне как чужой
В своей стране я словно иностранец
и что:
Моя поэзия здесь больше не нужна
Да и пожалуй сам я тоже здесь не нужен.
Следовательно, «желтоволосый мальчик» погиб навсегда. Остался «скандальный поэт», «пропащий», перед которым «чорная гибель». (Все эти выражения взяты нами не разных стихотворений Есенина).
И вот к атому пропащему, «прохвосту и забулдыге» приходит чорный человек, рассказывающий ему о его погибшей жизни. Чорный человек чрезвычайно назойлив и жесток: особенно неприятные вещи он повторяет несколько раз – «жулик и вор, шарлатан», «называл скверной девочкой» и т. д.
