Рядом с Поппером сидит его ближайший кембриджский друг, Питер Мунц. Он пишет диссертацию по истории. Мунц — один из двоих, кому довелось поучиться и у Витгенштейна, и у Поппера: у последнего — в Новой Зеландии в годы войны, а Витгенштейн совсем недавно, всего несколько недель назад, пригласил его, явно талантливого и вдумчивого студента, на свои семинары в Уэвелл-корте. Мунц вспоминает, как обычно читал лекции Поппер: медленно мерил шагами комнату, подбрасывал и ловил кусочек мела, не сбиваясь с размеренного шага, говорил длинными, идеально построенными фразами. И вот он лицом к лицу встречается с Витгенштейном, который вырывает из себя каждое слово с болью, точно занозу, мучительно борется со своей мыслью, обхватывает голову руками, бормочет: «Господи, какой я сегодня идиот!» или вскрикивает: «Черт меня подери! Ну помогите же кто-нибудь!»
А вот Джон Вайнлотт. Ему двадцать три года; лицо его еще хранит следы суровой флотской службы на Дальнем Востоке. Сюда его привел случай, происшедший на войне. Перед призывом на флот он изучал иностранные языки в Лондонском университете. Потом, роясь в книжной лавке в Коломбо (для него это была столица Цейлона, а не Шри-Ланки, как сегодня для нас), он откопал «Логико-философский трактат» Витгенштейна — и был сражен наповал. Как только кончилась война, он перевелся в Кембридж — «сидеть у ног Витгенштейна». Сейчас Вайнлотт мерит приглашенного докладчика — Поппера — своим знаменитым скептическим взглядом, тем самым, который позже будет неизменно приводить в замешательство истцов, ответчиков и барристеров. Сегодняшний семинар в Уэвелл-корте был для него особым интеллектуальным испытанием. Кроме «разговора с собой» они обсуждали гибкость математических правил. «Допустим, — выдвигал гипотезу Витгенштейн, — все вы всегда занимались арифметикой только в этой комнате. И вот вы переходите в соседнюю. Может ли там быть обоснованным утверждение 2 + 2 = 5?» Он развивает эту очевидную нелепость дальше: «Если вы возвращаетесь из соседней комнаты, получив результат 20 х 20 = 600, а я говорю, что это неверно, то не можете ли вы возразить: "Но ведь в соседней комнате это было верно!"?» Вайнлотт до сих пор это вспоминает. Прежде он никогда не встречал такой напряженности и страстности мысли, такого «интеллектуального накала».
Ближе к входу сидит самый яростный сторонник и защитник Витгенштейна — Питер Гич. Он аспирант, но сейчас находится в Кембридже без какого-либо официального raison d'etre. Зато его жена Элизабет Энском — старшекурсница Ньюнема, женского колледжа в Кембридже, и, как и ее муж, член Клуба моральных наук. Правда, сегодня вечером она сидит с двумя их малышами дома — на Фицуильям-стрит, сразу за Кингз-парад. И муж и жена — близкие друзья Витгенштейна: она станет одним из его литературных душеприказчиков и переводчиков и — сама по себе — выдающимся философом. Витгенштейн нежно называет ее «дружище». Вот описание ее внешности в те годы: «коренастая… в широких брюках и мужском пиджаке». Элизабет и Питер — образцовая академическая чета; оба показали блестящие успехи в том, что в Оксфорде называется Literae Humaniores и считается самым сложным курсом, — классические языки, греческая и римская история, древняя и современная философия. Их собственная философия отмечена непоколебимой преданностью католичеству. У Питера это, возможно, отчасти объясняется непостоянством отца, имевшего привычку без видимых угрызений совести менять вероисповедание по несколько раз в год; у Элизабет — тем, что она обратилась в веру уже взрослым человеком.
Среди ожидающих мы видим и Стивена Тулмина, Питера Грей-Лукаса, Стивена Плейстера и Георга Крайзеля. Все четверо прибыли в Кембридж, исполнив воинский долг. Тулмин, до войны изучавший математику и физику, служил на радиолокационной исследовательской станции. Сейчас ему двадцать четыре. Расставшись с физикой, он посвятил себя философии и учится в аспирантуре, причем его диссертация столь высоко оценена, что ее, не дожидаясь защиты, приняло в печать издательство Cambridge University Press. На заседание клуба он примчался из дома, который снимает у Джорджа Эдуарда Мура, бывшего профессора философии (этот летний домик расположен прямо в саду у Мура). Питер Грей-Лукас, талантливый лингвист, бегло говоривший по-немецки, в войну служил в Блетчли-Парк, в том самом сверхсекретном дешифровальном центре, где было разгадано столько стратегических замыслов фашистской Германии. Георг Крайзель, родившийся в Австрии еврей, служил в Адмиралтействе Великобритании; он — один из немногих, кому Витгенштейн не внушает робости и благоговейного трепета. Зато его приводит в восторг нескончаемый поток витгенштейновских афоризмов, особенно тех, что погрубее, вроде «Выше задницы не нагадишь». Это выражение Витгенштейн адресовал философам вроде Поппера, полагающим, что они способны изменить мир. Стивен Плейстер достаточно далек от философии и с Витгенштейном пересекался совсем мало. Однако он по сей день лелеет в памяти один эпизод: однажды на улице он повстречал Витгенштейна и Крайзеля, и потом Крайзель сказал ему, что Витгенштейну понравилось его лицо. Тут же стоит и Майкл Волфф, выделяясь среди уже успевших повоевать товарищей юностью и свежестью лица: ему всего девятнадцать, в Кембридж он поступил сразу после школы и сейчас выглядит слегка растерянно.
Эти девятеро, как и все остальные в нашей воображаемой компании, одеты большей частью в толстые пиджаки спортивного покроя, серые фланелевые брюки, галстуки — школьные либо полковые; попадаются и жилеты, и пестрые трикотажные пуловеры. На тех, кому не досталось купонов на одежду, видны рудименты военной формы. Кое на ком — замшевые ботинки типа «Я был в пустыне» и кавалерийские вельветовые брюки. Ученики Витгенштейна мгновенно выделяются из толпы подражанием учителю, — одеты они подчеркнуто небрежно, воротники рубах распахнуты.
Как и следовало бы ожидать, каждый участник того памятного заседания сохранил о нем собственные воспоминания, несколько отличные от остальных. Кое-кто запомнил совсем мало — слишком уж напряженной была дискуссия, и события разворачивались столь стремительно, что трудно было потом восстановить их последовательность. Однако одну вещь помнят все. Кочергу. Питер Гич слышит, как Витгенштейн, обращаясь к Попперу, властно произносит: «Возьмем эту кочергу» — и действительно берет в руки кочергу, намереваясь использовать ее в качестве философского примера. Между ними разгорается жаркий спор, но Витгенштейн вовсе не пытается заставить гостя замолчать (хотя именно к такому исходу дискуссии он привык), равно как и гость не утихомиривает его. В конце концов, оспорив одно за другим целый ряд утверждений Поппера, Витгенштейн умолкает. Видимо, в какой-то момент он вставал, потому что Гич помнит, как он возвращается и садится. В руках у Витгенштейна по-прежнему кочерга. Он с изможденным видом откидывается на спинку стула и протягивает руку к камину. Кочерга со слабым звоном падает под очаг, на плиточный пол. В этот миг внимание Гича привлекает хозяин комнаты, Ричард Брейтуэйт. Встревоженный маневрами Витгенштейна с кочергой, он едва ли не по-пластунски пробирается сквозь толпу, поднимает кочергу и куда-то ее убирает. Едва ли не сразу после этого Витгенштейн в раздражении вскакивает и без единого слова покидает собрание, грохнув дверью.
