Оставаться безупречным — такова была его самая большая эмоциональная потребность. Из-за такой нравственной установки он даже однажды не последовал совету учителя, который, желая помочь ему во время контрольной, поощрял его к совершению бесчестного поступка, то есть к списыванию у соседа. Ганди упоминает об ошеломлении учителя. В этом конкретном случае его совесть, хотя еще нетвердая, все же возобладала над высшим авторитетом.
В письме своему сыну Манилалу, когда тому было 17 лет, Ганди воссоздает суровую картину своего детства: «Забавы, развлечения позволительны только в невинном возрасте, то есть до двенадцати лет. Как только ребенок достигает разумного возраста, он должен научиться поступать, полностью осознавая свою ответственность, и постоянно и осознанно работать над своим характером… Помню, когда я был моложе тебя, самой большой радостью для меня было ухаживать за отцом. Начиная с двенадцати лет я больше не знал забав и развлечений».
Даже делая скидку на традицию (каким тогда был в Индии обычный тон писем отца к сыну?), сегодня нельзя не подивиться столь суровому, «мстительному» морализму, как говорит Эрик Эриксон в психоаналитическом исследовании, посвященном Ганди. Как будто его сыновья «должны были быть вдвое добрее, потому что стали плодом раннего брака». Как будто, можно добавить, они были обязаны перенять ценности его, Ганди, а не Карамчанда (отношение Ганди к сыновьям, один из которых умер в больнице от алкоголизма, и к жене Кастурбай — одна из тем, рассматривая которые, Эриксон необычайно строг к Махатме).
Несомненно, юный Мохандас следовал самым высоким устремлениям и образцам. Однажды ему подвернулась книга, которая «всего его перепахала». Она в точности выражала его детский идеал или придавала ему форму. Книгу купил отец. Там говорилось о мальчике, глубоко почитавшем своих отца и мать: Шравана нес своих слепых родителей на спине, прикрутив ремнями, и таким образом позволил им совершить паломничество. Этот рассказ наложил неизгладимый отпечаток на душу Мохандаса. Кроме того, его герой умер, избежав греха тщеславия, какому мог бы поддаться, совершив свой подвиг. Шравана стал его идеалом, а послушание — его сильной чертой. Религиозность, любовь к родителям и самопожертвование смешивались между собой, пробуждая глубокие чувства.
Примерно в то же время он увидел пьесу «Харишчандра», которая выводила на сцену легендарного царя, мученика истины; эта пьеса настолько его воодушевила, что он смотрел ее несколько раз: «Добиваться истины и перенести все испытания, которые выпали на долю Харишчандры, — таков был великий идеал, внушенный мне этой пьесой». Он верил в нее «буквально», что, вероятно, означает, что для него она была реальнее и значимее многих повседневных проблем.
Юный Ганди был бесконечно серьезен, он с большей радостью исполнял свой долг (в данном случае, ухаживал за отцом — эту задачу он ставил превыше всех прочих), чем занимался со своей девочкой-женой, несмотря на то, что она и ее тело ему нравились, или, скорее, именно из-за силы этого влечения. Он без памяти влюбился и, не переставая, мучил ее, тогда как она принимала его домогательства как роковую неизбежность, наверное, жалея об утраченной свободе. «Сексуальность Ганди оказалась окончательно испорчена юношеской безудержностью, исчерпав его силу духовного сосредоточения»[27].
Кастурбай была его ровесницей. Она была простой, неграмотной девочкой, не испытывавшей интереса к учебе, послушной, как и положено, но вместе с тем независимой и решительной, со своей собственной волей, которую она отстаивала даже при внешней покорности (впоследствии Ганди скажет, что она стала его первым учителем по применению ненасилия). Она превосходила его физической смелостью и бесстрашно противостояла ему, сопротивляясь его лихорадочным усилиям превратить ее в образованную женщину, умеющую хотя бы читать и писать. Позднее она станет всеми обожаемой «матерью», спутницей Махатмы, но так и останется неграмотной. Как сказал Пьярелал (биограф и секретарь Ганди на протяжении почти тридцати лет) по поводу одной из их многочисленных ссор, одним-единственным замечанием, полным уничижительного здравого смысла, она доказала ему нелепость его доводов. Но понемногу, волей-неволей, она пошла вслед за своим мужем-святым (который относился к ней «жестоко любезно») и согласилась оказать ему активную поддержку в его «миссии служения». В молодости она любила украшения и красивую одежду. Когда в конце жизни ее спросили, прошла ли эта любовь, она ответила: «Самое важное в жизни — выбрать одно направление и позабыть обо всех остальных».
Итак, Мохандас воспылал страстью к своей девочке-жене, весь день, в школе и в других местах, дожидаясь момента, когда можно будет продолжить ночные утехи. «Плотское желание явилось позже, — писал он, говоря об их отношениях. — Я предлагаю задернуть здесь занавесу над моим стыдом». Очень скоро он принялся ее тиранить, мучимый ревнивыми подозрениями, которые умело разжигал один коварный друг. Он был одержимым, несправедливым, грубым: «Никогда я не забуду, никогда не прощу себе, что довел свою жену до такого отчаянного положения».
Чересчур сильная, бьющая через край, слишком рано испытанная (по вине отца) сексуальность сопровождалась чувством вины. Она выражалась в потере энергии, а также в беспорядочной трате эмоций в ущерб более возвышенной жизненной силе и более высоким обязательствам (кстати, эта идея присуща индийской традиции, где высшие умственные усилия, необходимые, например, для медитации, подкрепляются сексуальной составляющей, которая исходит на эякуляцию). В момент смерти Карамчанда это чувство усилилось вследствие драматического эпизода, который оказал самое сильное воздействие на Ганди и опять-таки был связан с его отношением к отцу.
В этот момент Мохандас столкнулся с демонами стыда, искушения, излишества и виновности. Но в другой сцене, все также с участием отца, он — победитель, хозяин положения.
Кража и «двойной стыд»Однажды он совершил кражу. Ему было 15 лет. Его брат взял денег в долг. Чтобы вернуть долг, Мохандас похитил кусочек золота с браслета, принадлежавшего брату. Эта кража камнем лежала у него на душе. Он почувствовал потребность сознаться в ней отцу. Исповедался в своем грехе в письме, которое показал ему, прося прощения. Эта сцена признания сына отцу, насыщенная высокими чувствами, изображена в Индии повсюду. На картинках или скульптурных композициях маленькие выразительные человечки; отец на смертном одре разрывает на мелкие кусочки роковое письмо, а по его щекам текут слезы; сын тоже плачет — он раскаивается.
