Мама никак не могла привыкнуть к мысли, что увела мужа у другой женщины.
— Чтобы ты успокоилась, я завтра отвезу тебя к Жермен! — предложил отец. — Она хочет с тобой познакомиться!
Им открыла дверь приятная, улыбчивая женщина. Поцеловав маму, она воскликнула:
— Какая вы красивая! Я так рада за Луи!
У мамы сложилось впечатление, что она нанесла визит кузине своего жениха. Жермен провела их в гостиную, где их ожидал Анри, держа на коленях семилетнего мальчугана — Даниеля. Дабы избежать всякой двусмысленности, он сразу сказал: «Жермен так рада наконец развестись. Даниель наш сын и, разумеется, будет жить с нами».
Эта проблема была решена, и мама, прежде чем отправиться к алтарю, должна была представить своего будущего супруга семье. Поездка в замок Клермон напоминала экспедицию: поезда часто останавливались средь полей и приходилось подвергаться многочисленным проверкам. Когда наконец под ботинками отца заскрипел песок с Луары, тщательно рассыпанный по главному двору замка, он не мог скрыть своего восторга перед открывшимся ему волшебным видом. Мари де Мопассан только что похоронила мужа. В свои шестьдесят она выглядела без всяких преувеличений гранд-дамой. Тетя Жюлия, ее старшая сестра и моя будущая крестная, задала тон разговору, сказав:
— Избранник Жанны не может не обладать всеми необходимыми для мужа достоинствами.
Теплый прием помог моему болезненно застенчивому отцу преодолеть свою робость. Молодой человек навсегда полюбил эту семью. Мама Титина стала ему бабушкой, которой он будет поверять все свои тайны.
Тетки мамы были очень разные. Каким же кладезем вдохновения стали они для многих образов, сыгранных отцом! В особенности тетя Жанна, сестра Мари, которую можно обнаружить во многих персонажах его фильмов. Эта крохотная женщина обладала неприхотливыми вкусами. Поселившись в замке вместе с мужем, когда город Нанси оказался в руках немцев, она больше всего хотела быть полезной. Мой отец очень любил ее. У нее всегда был хмурый вид, и не проходило дня, чтобы она не заливалась слезами, услышав по радио какое-нибудь пустяковое известие или сообщение о чьей-то смерти. Много лет спустя отец обнаружил ту же способность заливаться слезами по требованию у Робера Дери[3].
— Изобрази-ка тетю Жанну, — часто просил он его.
В сцене «Маленького купальщика» Робер плачет так выразительно, что видно, как отец закрывается одеялом, чтобы скрыть смех.
В этой новой семье отец как бы заново родился, позабыв свое прошлое, похоронив его в сокровенных глубинах души.
Развод отца с Жермен был оформлен без труда, но церковь отказывалась признать его. Никакой религиозной церемонии для повторного брака! Генрих VIII Тюдор послал Папу Римского к чертям, когда женился вторым браком на Анне Болейн, но Луи де Фюнес не был королем Англии. Ему пришлось удовольствоваться гражданским бракосочетанием в мэрии 9-го округа в апреле 1943 года.
Надо бы навсегда покончить с легендой, которая повторяется во всех его биографиях: на свадьбе была подана не колбаса, а очень жирная птица, присланная тетками из Клермона. Колбасу подавали накануне во время скромного мальчишника, устроенного отцом и Робером Дейссом, другом детства. Робер тоже был обручен с некой Жанной, и они решили, что будет забавно пожениться в один день. А чтобы картина была совсем полной, оба назвали своих сыновей Патриками.
Небольшая двухкомнатная квартирка на улице Миромениль, которую Робер одолжил моим родителям, оказалась очень миленькой. Друзья входили в нее через окно. Даниель Желен[4], сам закоренелый холостяк, только что женился на Даниель Делорм, звезде тех лет, игравшей роли бедных печальных девушек. Ему Луи де Фюнес обязан приобщением к актерской профессии. В то время денег ужасно не хватало. Мои родители и их друзья жили одним днем. Желен, успешно выступавший в ролях молодых любовников, посоветовал отцу начать с массовки. Будучи хорошо информирован, он сообщал ему, какие фильмы будут сниматься.
После Освобождения в семье Желенов начались раздоры. Даниель Делорм «заболела» Советским Союзом и демонстрировала интеллектуальные претензии. Они стали реже появляться у нас. Имея теперь возможность рассчитывать только на небольшие гонорары, родители разработали хитроумную систему, которая требовала… добротной обуви. Разгуливая взад и вперед под ручку перед рестораном «Фуке» на Елисейских Полях, где обычно обедали или заходили выпить рюмку вина многие кинематографисты, они в конце концов сталкивались со знакомыми.
— Как я рад тебя видеть! Мы тут случайно, — говорил отец, мастерски разыгрывая удивление.
— Луи, загляни завтра на студию. Ты понадобишься на одну смену.
Однажды они столкнулись таким образом с режиссером Жан-Пьером Мельвилем[5]:
— Луи, Жанна! Как жаль, что я не встретил вас раньше. Мне нужен был пианист для сцены встречи Нового года, но я его уже нашел. Вам, случайно, не знаком какой-нибудь аккордеонист?
— Я сам недурно играю на аккордеоне, — солгал отец, который ни разу в жизни не брал в руки этого инструмента.
Мельвиль пригласил его сниматься. Отец постарался найти такое место за пианистом, чтобы скрыть левую руку, предназначенную для игры на кнопках, которыми ему вряд ли удалось бы воспользоваться. С правой, перебирающей клавиши, он кое-как справлялся, вертясь ужом, чтобы не отстать от пианиста. Мельвиль был отнюдь не дураком. Он широким жестом заплатил ему двойной гонорар, тем самым отдав дань человеку, который целый вечер столь умело водил его за нос.
В дальнейшем отец не пропускал ни одного фильма Мельвиля. Он боготворил его так, что в один прекрасный день Жерар Ури даже рассердился:
— Ты молишься на него, а он тебя ни разу не пригласил сниматься!
Ответ отца был, вероятно, уклончивым, он предпочел пропустить этот упрек мимо ушей. Будучи человеком застенчивым, он не любил рассуждать по поводу того, как возникает дружба, что такое благодарность и в еще меньшей мере — близость.
Оливье
Отец всю жизнь увлекался джазом. На его очередной день рождения я неизменно дарил ему новый альбом Оскара Петерсона или Эррола Гарнета, его любимых пианистов. У нас в доме всегда стоял рояль, но он на нем почти не играл. Вероятно, чтобы не вспоминать о своих несчастливых молодых годах. Он точно так же сердился на клавиатуру, как и на испанский язык, на котором отказывался говорить.
Думая, что он один, отец иногда наигрывал мелодии «Sweet Lorraine» или «Sophisticated Lady». Пальцы по-прежнему подчинялись ему, только слегка огрубели. Стремясь во всем к совершенству, он не хотел, чтобы кто-нибудь слышал, как он играет.
