Как-то на уроке я собрал свою сумочку, сшитую мне бабушкой, вложил в нее букварь и — к двери. «Ты куда, Юра?» — спрашивает учительница. «Домой», — отвечаю. «Хорошо. Иди…» Почему-то предоставленная мне свобода подействовала самым странным образом. Я больше никогда не прогуливал уроков.
Однажды Наталья Павловна пришла в класс и спросила: «Ребята, кто хочет выступать?» «Выступать» захотели все. Я вместе со всеми кричал: «Я, я». Программу мы подготовили разнообразную: кто-то пел, кто-то танцевал, я — читал.
Рядом со школой находилось кирпичное здание, в котором расположился госпиталь. Наталья Павловна взяла нас за руки и повела туда. Мы, первоклассники, выступали в большой палате, где лежали, сидели на скамейках, стульях и табуретках раненые. Один из раненых дал мне кусочек сахара. Я зажал его в руке и засунул в варежку. Так я получил первый гонорар, который гордо принес домой. Сахар тогда считался невиданным деликатесом. Иногда бабушка насыпала на клеенку сахар какого-то красноватого цвета, мы макали в него хлеб, а потом еще вылизывали клеенку. Это считалось лакомством.
С Натальей Павловной я поддерживал связь многие годы. Она всегда помнила, кто из ее учеников куда поступил, и принимала в их судьбе деятельное участие. Мне она писала письма и как бы ставила отметки за исполненные роли. Я знаю, что еще в прошлом году она была жива, но переехала куда-то под Новосибирск. Она удивительно талантливый человек. Расскажу один эпизод. Уже артистом театра я, приехав в Читу, зашел к ней в школу. Она мне говорит: «Юра, посмотри на эту девочку и на этого мальчика» и рассказывает мне о них такую историю. «Вхожу как-то в класс и чувствую, что-то стряслось, глаза у всех горят… Встает эта девочка и говорит: «Наталья Павловна, мне Вова Петров написал любовное письмо». Класс раскололся. Смотрю, а у Вовы вот-вот слезы брызнут. Приносит девчонка письмо. Я машинально взяла карандаш, исправила ошибки. Говорю: написано грамотно, по русскому ставлю «4», а по литературе — «5». Так она спасла репутацию мальчика. Подобных историй о ней можно рассказать множество.
Многим я обязан и нашему учителю физики, бывшему фронтовику, Роману Васильевичу Мочалову. У него было незаконченное высшее образование. Он учился и преподавал у нас физику. Роман Васильевич пришел после войны контуженным. Крикливый, но совершенно незлопамятный человек, он сразу организовал у нас класс физики. Мы все время делали опыты. За урок он умудрялся спросить человек десять. Двойки ставил немилосердно. Физику приходилось учить на всех переменках. Помимо физики, Роман Васильевич не менее горячо увлекался музыкой. С войны он привез немецкий трофейный аккордеон. Играл он плохо, но очень любил это занятие. И вот он создал из нас хор. В этом хоре пели все, кто изучал физику. Иногда он говорил: «Ребята, я видел сон. Мы поем песню на смотре художественной самодеятельности «Как у Волги, у реки». А сзади Днепрогэс, льется вода». Под его руководством мы рисовали какие-то схемы. На смотре всегда получали приз за массовость. На сцене стоял хор человек в сто. В центре наш учитель физики с аккордеоном. Мы орали что-то несусветное, а сзади переливались огни «Днепрогэса», все сверкало и сияло. Публика балдела, и уже не важно было, что и как мы поем. Помню, как я запевал «Как у Волги, у реки…», а за моей спиной сверкали огни, возвышались нарисованные нами плотины — все это потрясало воображение. Я знаю, что потом Роман Васильевич стал профессором, преподавал в институте.
Николай Иванович Нелепов преподавал черчение. Мы вместе с ним не только чертили, но и рисовали плакаты. Умение рисовать впоследствии тоже пригодилось. После войны, когда мы жили тоже довольно скудно, я из белой большой клеенки вырезал салфеточки и разрисовывал их цветочками. За это мне даже платили какую-то мелочь.
Я рос нормальным ребенком. Мог получить и двойку, если не выучил урок, но я ее исправлял. Выучу урок — получу пятерку. Ко всему этому я относился нормально. И родители к этому относились спокойно. Больше других предметов я любил литературу и часто брал книги в библиотеке, которая располагалась возле водокачки. Читал в основном классику — Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Тургенева, Гоголя. Слава Богу, что я прочел все это в детстве. Сейчас я только перечитываю, хотя, к сожалению, времени на это остается мало. Я не могу назвать свою настольную книгу. По-моему, нужно быть ненормальным, чтобы у тебя постоянно лежала одна и та же книга и ты ее постоянно читал. Иногда я читаю Есенина, иногда Маяковского, иногда Твардовского. Все зависит от состояния души в данный момент.
В детстве дома у нас книг было немного. Свою библиотеку я начал собирать, когда стал студентом. Хотя денег всегда не хватало — стипендия-то маленькая, я все-таки стал покупать книги. Первым купил том Станиславского за двадцать пять копеек. Потом Пиранделло из серии «Библиотека драматурга». Потом стал покупать других авторов из этой же серии. Сейчас у меня очень неплохая библиотека.
В основном классика, книги по искусству, биографические, мемуары, много альбомов по живописи. На этих книгах выросла дочь, и, надо отдать ей должное, человеком она выросла грамотным. Книги мне очень помогают в работе. Мы с женой преподаем, поэтому каждые четыре года вновь проходим заново весь учебный курс вместе со студентами. Теперь мне не надо бежать в библиотеку — все необходимые книги есть дома.
Прекрасно помню день окончания войны. У нас об этом узнали уже вечером. Я с соседской девчонкой Валькой катался во дворе на качелях. А проще сказать — на доске, привязанной веревками к дереву. Вдруг из соседних домов стали выбегать люди с криками: «Победа! Победа!» — обниматься, целоваться. Валька спрыгнула, и доска с размаху шарахнула меня по голове. Я упал. Очевидно, ненадолго потерял сознание. Очнулся — встать не могу, крикнуть не могу, сказать ничего не могу. Вижу, что все бегают, радуются. Понимаю, что произошло необыкновенное событие, а сам лежу и воображаю, что я раненый разведчик. Никто меня так и не подобрал, я сам отлежался и встал. Так и совпал у меня День Победы с небольшим сотрясением.
Война была испытанием для народа. И я считаю, мы его выдержали на отлично. В трудной ситуации люди всегда сплачиваются. А сейчас мы двоечники. Представить себе, чтобы человек в военное время мог кончить жизнь самоубийством, оставив ребенка на произвол судьбы, — невозможно, а сейчас это происходит сплошь да рядом. Это страшно представить! Голодай, мой полы, делай, что хочешь, но корми ребенка. Я знаю, что сейчас некоторые наши артисты подрабатывают тем, что торгуют на рынке. Надо же кормить семью! Что ж тут стыдиться — человек не ворует, а работает.
