Наконец меня привели в «красный уголок». Там на стульях уже сидело несколько десятков зека в черных робах. Меня представили, я расчехлил гитару и стал петь.
Ощущение было такое, словно я пою, сидя лицом к стене. Физиономии зека оставались непроницаемыми. Я исполнял песню за песней, но не удостоился не то что аплодисментов, я не заметил даже ни одной улыбки на этих землистых недобрых лицах.
Зачем я сюда приперся? Кому это нужно? Я уже проклинал себя на чем свет стоит, но отступать было некуда, и я продолжал петь. Я спел семь или восемь песен, но картина не менялась. Наконец я добрался до песни «Парус», вот ее финальные слова:
«Если кто-то твердит, нет свободы на свете,
Я руки не подам ему,
Я ищу тебя, друг, по фамилии ветер,
Мне так скучно летать одному»[3].
Закончил. В очередной раз над «красным уголком» повисла тягостная тишина. Внезапно она была прервана фразой, брошенной тихим голосом откуда-то из задних рядов:
– Справедливая песня.
… И тут публика взорвалась буквально бурей восторженных аплодисментов. Люди хлопали, свистели, топали ногами, истошно кричали…
Писатель и музыкант Сергей Орехов, послушав мои песни, сказал, что «это класс», что он хочет делать к ним аранжировки, что он работает на одной барнаульской студии, которая пока еще оснащена недостаточно, но через пару месяцев они получают из Москвы все необходимое оборудование. Спонсоров я искал месяца четыре, затем позвонил Орехову: «Я готов».
– Приезжай, – сказал Орехов.
Когда я приехал, выяснилось, что оборудование не пришло, так как они не наскребли нужного количества денег.
– Ерунда, – сказал Орехов, – пока наскребаем, начнем запись на том, что есть. «То, что есть» – это был ужасный советский пульт «Электроника», трехканальный кассетный магнитофон и древний студийный «STM» с тридцать восьмой скоростью.
Но я взял у людей деньги, и отступать мне было некуда.
Мы начали работать. И тут случилась инфляция. И накопленные студией деньги «сгорели», так что рассчитывать на обновление оборудования уже не приходилось. А та сумма, которую я привез им за заказ, стала столь незначительной, что за нее и одну-то песню записать я вряд ли где-то смог бы.
Но был договор, деньги я заплатил до того, как они обесценились, и ребята, ворча, продолжали работать. Однако время от времени появлялись заказы, за которые платили реальные сегодняшние цены, и тогда работа со мной откладывалась в долгий ящик. Я завис в Барнауле надолго. Со мной работали через день, а то и через два или через три. Нехотя. Я скандалил.
Неожиданно Орехов устранился, объявив, что с музыкой он завязал и будет теперь заниматься книгоизданием. Аранжировки стал делать оставшийся в студии Юра Бородин, которому мои песни активно не нравились.
Записывались очень странно. На одну дорожку – сделанную Бородиным мы писали клавишную аранжировку, на вторую – голоса, на третью – живые инструменты.
Саксофониста Илью Клевакина мы услышали в кабаке. Он отличался тем, что, как только начинался стриптиз, принимался играть мимо нот, пялясь на прелести танцовщиц.
Я очень устал от этой записи. К тому же, периодически звоня в Томск, я узнавал, что на работе над моей головой сгущаются тучи. Ведь мой «отпуск» длился уже почти три месяца. Питались мы в «мантышной» через дорогу, периодически травясь. Ох уж эти перестроечные пищевые кооперативы…
Мы все больше ругались и все меньше работали.
Сводили альбом в шесть рук: у пульта стояло сразу три человека, и каждый отвечал за свои дорожки, при этом кое-что доигрывалось вживую прямо на сведении…
Когда свели последнюю песню, Юра отдал мне бабину и сказал:
– Всё.
– Всё? – переспросил я.
– Всё! – заорал Юра.
– Ну и идите на хуй! – рявкнул я и вышел, хлопнув дверью.
Вот как мы достали друг друга.
… Через два месяца, правдами и неправдами, виниловый диск-гигант я на «Мелодии» издал и привез несколько штук в Барнаул. Подарил их музыкантам, с которыми работал.
– Если бы мы знали, что ты правда пластинку выпустишь, мы бы не так работали, – сказал Юра.
– А как?
– По-другому…
Юрина Бабушка и Кашпировский
Во время записи Юра время от времени водил меня обедать к своей бабушке, так как жила она неподалеку от студии и прекрасно готовила. Ей было за восемьдесят.
Самым занятным было наше первое посещение. Я не сразу сообразил, что мне кажется странным в этой пожилой женщине. Но, налив нам по тарелке вкуснейшей солянки, она сама все для меня объяснила.
– Говорят, в Барнаул Кашпировский приехал…
– Да, – подтвердил я, – за билетами очереди дикие…
– А я в него не верю, – покачала она головой, – тоже мне врач! Я целых полгода все его программы смотрела, и ни одну болезнь он мне не вылечил. Только зачем-то волосы стали черными. Были седые, а теперь – вот…
Тут только я понял, что мне показалось необычным в ее старческой внешности: роскошная густая черная грива. Пораженный я, прихлебывая солянку, исподтишка разглядывал ее, пытаясь найти признаки того, что волосы покрашены. Но таких признаков не было. А бабушка все приговаривала: «Врач, называется… Никакого с него толку… Никогда больше его смотреть не буду… Уже все соседи просмеяли, дескать, что ты, старая, совсем под старость лет очумела, краситься взялась. Им ведь не докажешь…»
Психолог в Питере и птица
Я только-только начал остывать от истории с Элей. Поехал на «Интерпресскон»[4] с сыном Костей. Там, на клубной сцене пансионата Министерства обороны со знаковым названием «Разлив», организаторы устроили концерт-междусобойчик. Я тоже участвовал в нем, спел несколько песен.
После концерта ко мне подошел человек и представился биофизиком-психологом Виктором Вельгельмовичем Слауцитайсом. Он сказал, что пишет диссертацию, основанную на тестировании людей по его личной системе. Чем больше людей пройдет тестирование, тем лучше для его диссертации. И важно, чтобы это были люди с самыми различными типами личности. Он должен охватить весь спектр. Он спросил, не буду ли я так любезен, и не соглашусь ли пройти его тест.
Я согласился. Свободное время у меня было, так почему бы не помочь человеку? Тогда он сходил в свой корпус пансионата и принес анкету. Я ужаснулся. Анкета представляла собой толстенный том. Она содержала в себе тысячи вопросов, на которые, правда, не надо было отвечать развернуто, достаточно было обозначить «да» или «нет» – «+» или «–».
На заполнение анкеты я потратил несколько часов. Злился. Но что поделаешь – пообещал. Потом отдал анкеты психологу. Тот сказал, что должен ввести эти данные в компьютер, а результат сможет выдать только завтра. Договорились встретиться завтра в 12.00 на скамеечке возле корпуса.
