Уже второй том «Истории Англии» (1756 г.) встретил более благоприятный прием, а когда вышли в свет последующие ее тома, издание нашло довольно много читателей, в том числе и на континенте. Тираж всех книг разошелся полностью, это сочинение было переиздано и во Франции Юм писал: «…я сделался не только обеспеченным, но и богатым человеком. Я вернулся на родину, в Шотландию, с твердым намерением более не покидать ее и приятным сознанием того, что ни разу не прибегал к помощи сильных мира сего и даже не искал их дружбы Так как мне было уже за пятьдесят, то я надеялся сохранить эту философскую свободу до конца жизни» (19, т. 1, стр. 73). Юм прочно обосновался в Эдинбурге, превратив свой дом в своего рода философско-литературный салон. Но планы Юма были изменены неожиданными событиями.
3. Юм во Франции в середине 60-х годов. Последние годы жизни
В 1763 г. окончилась война Англии с Францией из-за колоний и Юм был приглашен на пост секретаря британского посольства при Версальском дворе. В течение двух с половиной лет, до начала 1766 г., он находился на дипломатической службе во французской столице, причем в последние месяцы исполнял обязанности британского поверенного в делах. В Париже Юм был сторицей вознагражден за свои былые литературные неудачи — всеобщее внимание и даже восхищение окружили его, и философ даже подумывал о том, чтобы позднее остаться здесь навсегда, от чего отговорил его, впрочем, Адам Смит.
Возник своеобразный социально-психологический парадокс: и французские просветители-материалисты, и их идейные антиподы из придворно-аристократической клики горячо приветствовали труд Юма по истории Великобритании. Королевский двор проявил к Юму симпатии потому, что тот в своих трудах частично реабилитировал Стюартов, и эти симпатии неудивительны: позднее, в годы французской реставрации, они вспыхнули вновь. Луи Бональд горячо рекомендовал французам читать исторические труды Юма, а в 1819 г. при Людовике XVIII в Париже был издан новый перевод «Истории Англии». Просветители середины XVIII в. восторгались меткой критикой, которую Юм развил в адрес религиозных фанатиков всех мастей. Вольтер и Гельвеций увидели в Юме своего союзника в борьбе против светского и церковного мракобесия.
Хотя Э. Мосснер, известный биограф Юма, ссылается в качестве причины, объясняющей указанный парадокс, на «очарование личности Юма» (84, стр. 446), однако дело было далеко не в этом. Юм еще раньше стал переписываться с Гельвецием и Монтескьё, особенно тесная дружба связала его со скептически настроенным Даламбером, началась у него переписка и с Вольтером. Лично с Вольтером Юм не встречался никогда, но это не помешало их живому взаимному интересу. Пока Юм был в Париже, были близкими и приятельскими его отношения с Руссо, а на званых обедах у Гольбаха Юм всегда был желанным собеседником.
И все это произошло в первую очередь потому, что у Юма было немало общего во взглядах с французскими просветителями: как и Гольбах, Юм придерживался фаталистических воззрений относительно психических процессов; как и Гельвеций, он полагал человеческую природу в основных своих чертах неизменной[4]; как и Вольтер, Юм считал церковь вреднейшей «гадиной», ужасным препятствием на пути прогресса.
Гельвеций и Вольтер превозносили Юма, приписывая ему авансом больше заслуг, чем их действительно у него было: они надеялись, что от скептицизма и агностицизма в вопросах религии он перейдет к атеизму, и поощряли его к этому радикальному шагу. В 1772 г. Вольтер писал Д. Муру, что он, Вольтер, является «большим почитателем» Юма. В письме от 1 апреля 1759 г. Гельвеций, имея в виду свою книгу «Об уме», обратился к Юму со словами о том, что его ссылки на Юма в этой книге делают ему, автору этой книги, особую честь. Гельвеций предложил Юму свои услуги для перевода на французский язык всех его сочинений в обмен на перевод Юмом на английский только одной книги — «Об уме». В июне 1763 г. Гельвеций писал Юму следующее: «Мне сообщили, что Вы отказались от самого чудесного в мире предприятия — написать „Историю церкви“. Подумать только! Предмет сей достоин Вас как раз в той мере, в какой Вы достойны его. И поэтому во имя Англии, Франции, Германии и Италии, [во имя] потомства я умоляю Вас написать эту историю. Примите во внимание, что только Вы способны сделать это, что много веков должно было пройти, прежде чем родился г-н Юм, и что это именно та услуга, которую Вы должны оказать Вселенной наших дней и будущего времени» (цит. по 84, стр. 484).
Гольбах называл Юма величайшим философом всех веков и лучшим другом человечества. О своей любви к Юму и о почитании его писали Дидро и де Бросс.
Французские материалисты высоко оценили критику Юмом христианской морали и отрицание Юмом религиозного учения о бессмертной душе. Они полностью одобрили и приняли на свое вооружение разящую аргументацию Юма против ортодоксально-церковной доктрины о чудесах. Особенно большое впечатление на Гельвеция, Тюрго и других просветителей произвела «Естественная история религии», которая была напечатана Юмом в Англии в 1757 г. (в составе сборника под названием «Четыре диссертации») и в небольшом числе экземпляров проникла в Париж.
Это произведение Юма было самым прогрессивным из всех его сочинений. Данную работу Юма популяризировал на континенте французский историк-просветитель Шарль де Бросс, пересказав многие ее страницы в своей книге «О культе богов-фетишей…» (1760 г.). В то время как Вольтер и Дидро в рассуждениях по поводу происхождения религии ограничивались в общем антиисторическими ссылками на случайную встречу двух социальных «атомов» — мошенника, выдумавшего веру в бога, и глупца, поверившего в эту выдумку, Юм указал на необходимо действующие источники религиозных иллюзий. Они заключаются, по его мнению, в стремлениях людей возместить недостаток естественных средств удовлетворения их потребностей искусственными, в виде обманчивых, но горячих упований на сверхъестественные силы. В этом отношении взгляды скептика Юма оказались ближе к будущим догадкам Фейербаха, чем рассуждения атеистов Дидро и Гольбаха, хотя, конечно, скептицизм Юма сам по себе был непоследовательным, а значит, и более слабым оружием в борьбе против религии, чем последовательный атеизм его друзей, собиравшихся в парижских салонах и в особняке Гольбаха на улице Ройяль.
И вообще причин для разлада между Юмом и французскими материалистами было более чем достаточно. И отношение Юма к парижским друзьям было далеко не таким, как их отношение к нему, — очень сдержанным и даже несколько ироническим. Конечно, британскому дипломату нельзя было давать волю своим чувствам и порывам. Но и чувства его были не созвучны их умонастроениям: британскому агностику было не по пути с французскими материалистами, он чурался их боевого полемического задора и страстной непримиримости к социальному злу.
