Джесси сжала кулаки.
– Тётя Эмма, – вмешалась я, – нам с вами, наверно, лучше пока выйти.
– Послушай, милая…
Но хозяин уже обвил её рукой и мягко выпроваживал за дверь.
– Вы просто чудо, вы хотите, чтобы у меня получился очень хороший снимок, а у меня никогда ничего хорошего не получается, если присутствуют даже самые симпатичные зрители.
Тётушка Эмма опять обмякла и покраснела. Я заняла его место и повела тётушку к двери. Когда мы закрывали её, я услышала голос Джеки Смита:
– Может быть, поставим пластинку?
И голос Джесси:
– Я терпеть не могу музыку!
И опять Джеки Смит:
– Знаете, нам кажется, что музыка помогает…
Дверь закрылась. Мы с тётушкой стояли у окна на лестничной площадке и смотрели на улицу.
– А тебя этот молодой человек когда-нибудь фотографировал? – спросила она.
– Мне его рекомендовали.
Наверху заиграла музыка. Тётушка стала притоптывать.
– Гилберт и Салливан, как у неё только язык поворачивается сказать, что она терпеть не может такой музыки. Думаю, просто назло.
Я зажгла сигарету. Музыка резко оборвалась.
– Расскажи мне, милая, – вдруг язвительно спросила тетушка, – об увлекательных вещах, которыми ты изволишь заниматься?
Тётушка всегда задаёт такой вопрос, и каждый раз я с трудом выбираю кусочки своей жизни, достойные её внимания.
– Вот что, например, ты делала сегодня?
Я подумала о Билле, о Беатрисе, о товарище Джин.
– Я пообедала, – сказала я, – с дочкой епископа.
– В самом деле? – усомнилась тётушка.
Опять заиграла музыка: Кол Портер.
– Это не в моем вкусе, – заметила тётушка. – Что-то современное?
Музыка смолкла, распахнулась дверь: в ней стояла Джесси, излучая решимость.
– Ничего не получается, – сказала она. – Прости, мама, у меня сегодня нет настроения.
– Но мы снова будем в Лондоне только через четыре месяца!
За Джесси появились хозяин и его помощник, оба с галантными улыбками.
– Давайте больше не думать об этом, – сказал Джеки Смит, а хозяин добавил:
– Попробуем в другой раз, когда все станут сами собой.
Джесси повернулась к молодым людям и резко протянула руку.
– Мне очень жаль, – сказала она с яростной искренностью девственницы. – Мне действительно ужасно жаль.
Тётушка шагнула вперёд, оттолкнув Джесси в сторону, и пожала им руки.
– Большое спасибо вам обоим за чай.
Джеки Смит помахал моей газетой через три головы:
– Вы забыли, – сказал он.
– Не важно, оставьте себе.
– Как любезно с вашей стороны, теперь я смогу прочесть об этом со всеми кровавыми подробностями.
Дверь закрыла их дружеские улыбки.
– Да, – вздохнула тётушка, – такого стыда у меня ещё в жизни не было.
– А мне всё равно, – оборвала Джесси ожесточённо. – Мне на всё это наплевать.
Мы спустились на улицу. Пожали друг другу руки. Расцеловали друг друга в щёчки. Поблагодарили друг друга. Тётушка Эмма и кузина Джесси остановили такси. Я села в автобус.
Как только я зашла домой, звонил телефон. Эта была Беатриса. Она сказала, что получила телеграмму, но всё равно хочет со мной увидеться.
– Ты знаешь, что Сталин при смерти? – спросила я.
– Конечно. Послушай, очень важно провести об этом беседу в Медном поясе.
– Почему?
– Если мы не скажем людям правду об этом, то кто же её скажет?
– Да, ты, наверное, права, – согласилась я.
Она сообщила, что приедет через час. Я села за пишущую машинку и стала работать. Опять зазвонил телефон. Это была товарищ Джин.
– Ты знаешь, что случилось? – спросила она со слезами в голосе.
Товарищ Джин бросила мужа, когда он вступил в партию лейбористов во время подписания пакта Сталина с Гитлером, и с тех пор жила в однокомнатных квартирках на бутербродах и чае с портретом Сталина над кроватью.
– Да, знаю.
– Это так жутко, – прорыдала она. – Это ужас – они его убили!
– Кто убил? Откуда ты взяла?
– Его убили агенты капитализма, – сказала она. – Это же совершенно очевидно.
– Ему было семьдесят три.
– Так люди не умирают.
– В семьдесят три умирают.
– Мы должны дать клятву, что будем достойны его.
– Да, ты, наверное, права, – согласилась я.
