Некоторое время спустя я случайно увидел этого незадачливого конструктора на железнодорожном вокзале в городе Кирове. Он встречал кого-то ехавшего в одном вагоне со мной. Оказалось, что теперь этот «специалист» работает заведующим кафедрой трудового воспитания в педагогическом институте и, может быть, даже рассказывает студентам о славных страницах своей биографии, когда он проектировал танки...
Несмотря на то, что мы постоянно вели работу по созданию нового танка, некоторые бывшие харьковчане периодически терзали меня просьбами о переводе в Харьков, на родину. Однажды был даже такой случай. После работы зашли ко мне и в очередной раз стали весьма темпераментно требовать перевода в Харьков М.А. Набутовский и В.Д. Волков. Набутовский в запальчивости дошел до того, что схватил со стола оставшуюся еще от Морозова массивную стеклянную чернильницу и замахнулся ею, видимо, угрожая мне за несогласие. К счастью, эта выходка окончилась тем только, что он измазал чернилами костюм и руки... После этого случая я больше не держал на столе никаких тяжелых предметов. Когда же мне окончательно надоели подобные просьбы, я пришел к директору. Окунев распорядился: «Собери завтра в 9 утра всех бывших харьковчан. Я приду, буду с ними говорить». Пришел он, как всегда, за десять минут до назначенного срока, подождал, когда все соберугся, и сказал: «Все, кто хочет уехать в Харьков, пишите заявления. Срок – 24 часа. Кто за это время не напишет, должен остаться в Тагиле навсегда и больше не обращаться с просьбами о переводе ни к Карцеву, ни ко мне».
Все бывшие харьковчане провели эту ночь без сна. На другой день заявления о переводе принесли примерно половина «харьковчан». Из двух братьев Набутовских Иосиф (см. «ТиВ» №11/2007 г.) пожелал остаться в Нижнем Тагиле, а Марк Абрамович – поехать в Харьков. Мы с директором все заявления подписали. В Министерстве сочли, что мы сошли с ума, но, предпочитая с И.В. Окуневым не ссориться, перевод всем желающим утвердили. Работа пошла спокойнее.
Как-то главных конструкторов танковых КБ страны собрал заместитель министра С.Н. Махонин и по какому-то поводу стал нас «прорабатывать». Когда мы вышли из кабинета начальника, И.Я. Трашутин сказал: «Почему он позволяет себе такой тон? Мы серьезные, ответстветше люди. Вот у Форда каждый мастер в кармане спецовки обязан носить памятку, в первом пункте которой ему предписано следить за тем, чтобы у каждого рабочего было хорошее настроение...» Я запомнил это наставление и сделал его законом своей работы.
У меня не было особых, специальных дней и часов приема по личным вопросам. Все заходили ко мне, когда хотели, в любое время. При разговорах я не обнадеживал пришедшего, если выполнить его просьбу было не в моих силах и возможностях. Если мог помочь – помогал.
На нашем заводе, как и везде, составлялись графики тарифных отпусков, причем отдел труда и зарплаты завода утверждал их только в том случае, если они были распределены равномерно по месяцам. Мы такие графики составляли, нам их утверждали, но работники КБ ходили в отпуск, когда это было нужно каждому. Естественно, абсолютное большинство гуляло летом. Я знал, что хорошо отдохнувший человек будет хорошо работать. Чтобы избежать возможных укоров по этому поводу, я, как правило, летом в отпуск не ходил.
При конструировании я старался не навязывать своего мнения, а добивался, чтобы конструктор логично подходил к желаемому решению. При таком методе каждый разработанный узел или механизм он считал своим родным, кровным детищем и болел за него.
Смолоду я был вспыльчивым и горячим, часто мог без злого умысла обидеть человека, а потом тяжело переживал случившееся. Но я никогда не ругал человека за выявленную в производстве ошибку, если он ее оперативно исправлял. В моей практике часто бывало так, что, обнаруживая причины поломок или непредвиденных выходов узлов и механизмов из строя, я убеждался в том, что они происходили из-за недостаточного внимания конструкторов к ситуациям, которые принято называть нештатными. Этот опыт приучил меня всегда делать так, чтобы в разработке учитывались по возможности любые ситуации, а в особенности такие, учет которых конструкторы называют «расчетом на дурака».
В связи с этим меня до глубины души возмутили объяснения академика А.П. Александрова, который на весь мир заявил о том, что чернобыльская трагедия произошла из-за нарушения девяти пунктов инструкции по эксплуатации реактора. Такое объяснение, по моему мнению, – издевательство над горем матерей тех ребят, которые доверились конструкторам, создавшим реактор, способный выйти из строя и взорваться только из-за того, что нарушены девять пунктов инструкции. Убежден, что подобные конструкции не имеют права на жизнь, а их создатели должны нести ответственность за свою с позволения сказать «работу».
Любые огрехи в деятельности KБ мы всегда делали предметом самой широкой гласности, старались не просто сказать о недостатках, но и показать, как следовало выполнить работу. Например, при выпуске чертежей в сжатые сроки качество их часто оказывалось низким, и отдавать такие чертежи копировщикам было просто нельзя. В таких случаях я выбирал самый плохой чертеж, перечерчивал его после работы сам или отдавал перечертить А.А. Барихину, а наутро на доске объявлений между вторым и третьим этажами висело два чертежа. На одном было написано «Как надо чертить», на втором – «Как не надо чертить». После этого качество чертежей значительно улучшалось. Бывало и так, что, обнаружив ошибку в каком-то из листов, я возвращал автору всю их стопку с просьбой самому найти ошибку.
Желая повысить ответственность за качество выпускаемой документации, я ввел правило: мои заместители имели право подписывать только чертежи деталей и мелких узлов. Все сборочные чертежи я, как главный конструктор, подписывал лично. Этим ни в коей мере не ущемлялось достоинство моих заместителей, это было своеобразным сигналом – чертеж подписан, значит, работа закончена. Помню, подписывая чертеж на корпус танка Т-62, я обратил внимание на выставленную в нем массу. Она оказалась меньшей, чем у танка Т-55, чего быть не могло, так как корпус танка Т-62 был длиннее. Начали разбираться. Оказалось, что конструктор, скрупулезно сложив массу всех входящих в корпус деталей, не учел массы сварных швов.
Как-то читаю в технических требованиях чертежа: «Талия стенки не должна быть менее 8 мм». Улыбнувшись про себя, сказал об этом сидящему напротив А.В. Колесникову. На это Анатолий Васильевич ответил: «Это еще что. Вот в войну, помню, на одном чертеже в надписи «сумка для шлема механика-водителя» третье слово было искажено до скабрезности: вместо букв «ш» и «м» стояли, соответственно, «ч» и «н».
