Мы их уложили на полу под навесом, а сами устроились против них у другой стены и стали ждать летучку. Но вдруг прилетел аэроплан «Илья Муромец» и сбросил около самой станции несколько бомб.
Нам ничего другого не оставалось, как продолжать лежать на полу под навесом. После налета новых раненых не поступило, но несколько человек было убито недалеко от станции.
К вечеру вернулась Шура Васильева с вагонами. Погрузили раненых, я уехала с ними, а Шура осталась. Так мы работали все время: вечером и ночью погрузка – одна уезжает, а другая остается с доктором. Если раненых не было, оставались обе. Уставали очень: через ночь не спали, а днем или работа, или тревога из-за налетов «Ильи Муромца». Он стал прилетать регулярно каждый день утром и вечером. Летел низко над самыми крышами, бросал бомбы и строчил из пулемета. Делал он это спокойно и безнаказанно: это был тыл, и только отдельные солдаты или офицеры стреляли из винтовок. Эти налеты и, главное, ожидание их страшно действовали на нервы. Все всё время прислушивались, особенно нервничали, когда он опаздывал. Но когда пролетит, все вздыхали свободно, спокойно жили до момента, когда он снова должен прилететь.
Положение было незавидное, так как наши вагоны оказались прицеплены к огнескладу и платформе с бензином и взрывчатыми веществами.
Раз ночью, как раз когда мы думали отдохнуть (раненых не было), загорелась броневая платформа, могла произойти катастрофа, но удалось вовремя затушить огонь.
Только когда мы приезжали в Федоровку, мы отдыхали в сестринской палатке до момента отъезда обратно. Но вскоре «Илья Муромец» стал долетать и туда. Как раз когда я там была, он набросал бомб около аэродрома. В это же время станция Пришиб, где стояла летучка, была обстреляна с красного броневика.
Нас после этого оттянули на разъезд Плодородье. «Илья Муромец» продолжал летать каждый день, но не всегда сбрасывал бомбы. Там была большая каменная мельница, и мы решили прятаться там, но ни разу туда не убегали.
Работы стало меньше. Часто мы обе оставались в летучке: доктору и нам обеим дали классный вагон, но какой? Маленький, дачный, третьего класса, проход посередине и по бокам короткие деревянные скамейки. На них мы должны были устраиваться на ночь. Один конец вагона был наш, а другой – доктора. С утра, когда не было работы, мы с Шурой сидели в одном конце, а доктор в другом. Вещей с нами почти не было. Делать абсолютно нечего. Сидели и ждали налета. Когда ветер или плохая погода, мы счастливы и спокойны. Так сидели, бродили около вагона целыми днями. Изредка позовет нас доктор со своей стороны и спросит: «Сестры, а не съесть ли нам кавунчика?» Тогда мы соединялись с ним, брали арбуз, хлеб и ели. Делали это по нескольку раз в день: почти этим только и питались. Кухни у нас не было. Продуктов тоже. Достать ничего было нельзя. Когда мы ездили в отряд, привозили хлеба, арбузы доставали на месте. Так я пробыла в летучке до 24 августа, когда повезла партию больных в отряд. Ночью из Севастополя пришла телеграмма из Красного Креста. Управление вызывало меня – в сопровождении одного санитара я должна немедленно приехать в Севастополь. Объяснений не было никаких. Я сейчас же поехала за вещами в летучку, чтобы на другой день ехать по вызову. Я очень испугалась: сначала подумала, что меня вызывают, потому что с моими что-то случилось. Но то, что вызывали и санитара, меня немного успокаивало. Все же никто ничего не понимал. Все недоумевали и даже не могли сделать никаких предположений. В этот же день, тоже неожиданно, приехала новая сестра Рябова, довольно противная. Она слышала, что меня вызывают, но тоже не знала почему. Я очень волновалась, но, с другой стороны, радовалась, что увижу своих. Я съездила в Плодородье за вещами, в ночь на 26-е вернулась в отряд и, не раздеваясь, легла спать на тюках соломы в сестринской палатке. Утром в неурочный час прилетел «Илья Муромец» и начал бросать бомбы. Все еще только просыпались и были не одеты.
География местности была такая: станция, на рельсах около нее длинный ряд огнесклада, потом все наши белые палатки – да так близко, что колышки для веревок были часто забиты под огнескладом. С другой стороны – аэродром. Дальше картофельное поле и две-три хаты. Паника началась страшная: все вскочили, в чем были, и понеслись по полю, а с аэродрома строчат из пулемета. Кто-то начал палить из винтовки. Все носились по картофельному полю без всякого смысла. Вид был потрясающий. Я одна была одета, так как приехала ночью и не раздевалась. Один доктор несся без тужурки, с болтающимися подтяжками, застегивая брюки. Сестра Узова – босиком, прижимая к груди сапоги, Константинова куталась в платок, точно он ее мог запрятать. Все сестры были без косынок и без передников. Сестра Малиновская, жена начальника огнесклада, не нашла ничего лучшего, как спрятаться под вагон со снарядами. Я тоже унеслась со всеми, но остановилась недалеко под крышей хаты. Стоя там, я и наблюдала всю эту живописную картину.
Несмотря на то что бомб упало много и аэроплан долго строчил из пулемета, жертв не было.
Сестра Шевякова сейчас же сочинила слова на мотив: «Оружьем на солнце сверкая…» Постараюсь их вспомнить! Вот:
Пропеллером на солнце сверкая,
Под крики смятенной толпы,
В нас бомбы и пули бросая,
Появился прообраз «Ильи».
Старший врач, позабыв дисциплину,
За сестрами вслед убегал,
И за хатой, укрыв свою спину,
Гимнастерку, спеша, надевал.
А там, чуть подняв занавеску,
Грозил ему женский кулак,
И грозно шипела старуха:
«Убирайся, кадетский дурак».
Младший врач – он быстрей и проворней —
Улепетывал всех впереди
И в картофельном поле удобно
На просторе надел сапоги.
Малиновская, с мужем поспоря,
Под вагон с динамитом вползла
И от страха, смятенья и горя
Там ни встать и ни сесть не могла!
А другая, спросонья и лени,
Ничего разобрать не могла
И шептала, запрятавшись в сене:
«Не могу умирать я одна!»
Распределяя американскую помощь
В этот день, 26 августа, мы с санитаром уехали в Севастополь. Вот что я узнала в Управлении Красного Креста: американцы прислали очень большое количество перевязочного материала и немного посуды для перевязочной. Но они заявили, что не отдадут все это ни в какие склады на управления, а желают непосредственно все передать в полковые околотки и полевые лазареты. Они не желают никаких промежуточных инстанций и просят им назначить серьезных и толковых сестер, с которыми они будут иметь дело, считая, что к нашим рукам ничего не приклеится. Среди этих сестер выбор пал и на меня. Но я в Севастополь опоздала: другие сестры уже все получили и уехали на фронт.
