Иван Исаков - Каспий, 1920 год

Лично для меня самым убедительным доказательством того, что враг не собирается сейчас нам противодействовать, является тот факт, что ни вчера, ни сегодня не появлялись его гидросамолеты. Расстояния для них вполне реальные, а знание обстановки сейчас необходимо белым не меньше, а больше, чем нам. Между тем небо такое же пустынное, как море.

Почему? Опять кофейная гуща… Но очень важен самый факт, что воздушной разведки врага нет. Если в течение дня она не появится - значит, ни белые, ни англичане не могут ее организовать (или не хотят?).

Черт с ним, с этим гаданием. Буду исходить из худшего варианта, чтобы не просчитаться.

Интересно, как думают на флагмане? Судя по тому, что не поворачиваем к Баку и не снимается боевая готовность, очевидно, тоже исходят из возможности появления белого флота со стороны южной части картушки.

Но, может быть, «Карл Либкнехт» получил какое-либо задание с берега? Или сведения об обстановке на суше?

* * *

Вспомнил, как осенью 1917 года, стоя на якоре на рейде в Куйвасте, несмотря на исключительно сложную и запутанную обстановку, мы на эсминце «Изяслав» представляли почти всю картину высадки немецкого десанта и форсирования проливов в Рижский запив и Моонзунд только потому, что перехватывали все радиограммы, как открытые, так и шифрованные (нашего флота).

Вызвал на мостик старшего радиста.

Вид утомленный. На вопросы о том, что делается в эфире, получил такие ответы:

- Нас никто не вызывает… Белых слушать не удается. Еще в прошлом году пробовали. На берегу штабная - та записывала. Теперь она в Петровске. А у нас прием английских станций плохо получается. У белых сплошь английские приборы… Вообще эфир загружен, переговоров много. Красноводск говорит в открытую с Баку, Баку - с Петровском; еще какие-то. Но вроде как нас не касается. Опять же Тифлис мешает, не по-русски.

- Не любопытный вы человек! Ну, а с армией связаться можете?

- Никак нет! Может, на «Карле» документы есть. У него и радиостанция новее. А мы ни позывных, ни переговорных таблиц, ни их волн не имеем.

- Ну ладно! А «Карл Либкнехт» сам ни с кем не разговаривал?

- Говорил. Под утро с «Курском», по коду. Второе - позывные давал товарища Кожанова.

- Ну ладно! Можете идти. Если что будет, доложите.

- Есть.

* * *

Вот самое слабое место флотилии.

Что командиры миноносцев не знают, как развиваются события вокруг и внутри самого Баку - это еще полбеды, но похоже на то, что и комфлот не знает. А ведь мы, по плану, должны действовать согласованно с XI армией!

Боюсь, что опять, как это бывало не только здесь, но и на Балтике, о кораблях забыли. Значит, они пока не нужны. Совершенно очевидно, что если мы не знаем, где армия, то армия не знает, где мы.

«Где- то в районе Баку!»

Хорошо, если хорошо кончится. Иначе не избежать взаимных упреков.

* * *

Почему не цукаю сигнальщиков или пассажиров, когда им мерещатся корабли противника «за горизонтом»? По той же причине, по которой, резюмируя обсуждение обстановки, громко останавливаюсь на мрачном варианте встречного боя, хотя в него не верю.

По личному опыту знаю и всегда помню то, что другие иногда забывают. А именно, что от сигнальщиков и рулевых команда узнает абсолютно обо всем, что делается и говорится на мостике. Так же, как и от радистов, если радиопереговоры ведутся открыто. В экстренных случаях интересный разговор передается через посыльного под мостиком или при помощи невинного «разрешите отлучиться!». Так вот, всякие выводы, сделанные вслух, на посту управления, по-разному доходят до сознания людей, которые вторые сутки посменно дежурят у пушек, аппаратов и механизмов, не раздеваются, едят стоя и все время ожидают боя. Те же самые «новости», услышанные в порту, у стенки, могут не произвести никакого впечатления. А в море на походе, а особенно в бою, одной неосторожной фразой незаметно для себя можно размагнитить (или наоборот - мобилизовать) всю команду. «Какого черта торчать все время у пушек, если командир сказал, что белые не посмеют сунуться!»

Самое примечательное заключается в том, что чем выше авторитет командира, тем более решительные и неожиданные выводы могут быть сделаны на основе его реплик, брошенных невзначай, не думая о последствиях.

* * *

На мостик поднялся и сразу же подошел к карте наш старик (Чириков). Свежий. Даже одеколоном пахнет.

На лице смущение. Вроде как бы извиняется, что он выспался, а мы нет. Заверил старика, что мы поочередно со Снежинским отсыпались. Одна забота - точное место, обсервации не имеем вторые сутки.

Просил его разрешения сделать запрос соседям о месте. Отклонил. Говорит - неудобно. «Это должен был сделать флагман. Получится вроде нетактичного намека. Кроме того, скоро упремся в берег, тогда и определимся. Думаю, что Корсак мечтает о том же».

Старик оказался прав.

Не сразу, а после осторожного поворота и движения на юг, на пределе видимости острова Була и острова Свиной, спустились до широты оконечности Куринской косы, на которой в дальномер можно различить маячную башню и почти рядом - острый шпиль маленькой церкви. После определения и проверки места головной, очевидно от греха подальше, отвернул опять в море - подходы к устью реки Куры изобилуют всякими сюрпризами в виде рифов, банок и камней, «видимых и невидимых».

Хорошо, что путаемся здесь днем, а не ночью и что аллах отвернулся от мусавата и помогает нам; по крайней мере погодой и, в частности, в отношении дальности видимости.

* * *

По- прежнему пустынно и на море и в небе.

* * *

Спустился вниз, предварительно кратко передав начдиву итоги ночной конференции по оценке обстановки. Одобрительно промолчал. Своего мнения не высказал.

Тогда сознался старику, что, будучи слишком доверчивым в юношеские годы, несколько раз так тяжело был наказан за избыток оптимизма, что вот уже много лет как усвоил твердое правило - всегда исходить из худшего предположения, если причины и обстоятельства не ясны. Тогда не приходится разочаровываться, оказываешься подготовленным к худшему и не обидно ошибиться, если дело оказывается проще и чище, чем ожидал.