Я не мог уделять много времени уходу за подобранным мною человеком, поскольку у меня на руках находилось еще трое больных холерой. От своих слуг мне также нечего было ждать помощи, так как они принадлежали к другой касте. К тому же я не считал возможным подвергать их опасности заражения. Все это, однако, не имело бы значения, если бы мне удалось убедить больного в том, что мое лечение поможет ему. Поэтому я прямо сказал, что привел его к себе не для того, чтобы он умер и доставил мне беспокойство, связанное с кремацией, а для того, чтобы вылечить его, и сделать это я смогу только с его помощью. Первую ночь я опасался, что, несмотря на наши совместные усилия, он умрет, но к утру ему стало лучше, и в дальнейшем его состояние улучшалось с каждым днем. Оставалось лишь подкрепить его силы, ибо холера изматывает человека больше, нежели любая другая болезнь. В конце недели он был в состоянии рассказать мне свою историю.
Человека звали Лаладжи, и еще не так давно он был преуспевающим торговцем зерном. Несколько лет тому назад он совершил ошибку, взяв себе компаньона, о котором ничего не знал. Их дело процветало, и все шло хорошо, но однажды, вернувшись из длительной поездки, он обнаружил, что лавка пуста, а компаньон исчез. Остававшейся у него небольшой суммы денег хватило лишь для уплаты его собственных долгов, и, лишившись кредита, он вынужден был искать работу. Он нанялся к купцу, с которым раньше торговал, и в течение десяти лет работал за семь рупий в месяц, которых едва хватало на жизнь ему и его сыну. Жена его умерла вскоре после того, как компаньон ограбил их. Он ехал по поручению своего хозяина из Музаффарпура в Гайя и в поезде заболел. При переправе на пароме ему стало хуже, и он с трудом сошел на берег, чтобы умереть возле священного Ганга.
Лаладжи пробыл у меня около месяца. Поправившись, он попросил разрешения продолжить свою поездку в Гайя. С этой просьбой он обратился ко мне, когда мы проходили мимо складов. К тому времени он достаточно окреп и каждое утро провожал меня некоторую часть пути, когда я шел на работу Я спросил его, что он будет делать, если по прибытии в Гайя узнает, что хозяин нашел на его место нового человека. Лаладжи ответил, что попытается найти другую работу. «Почему ты не попробуешь найти кого-нибудь, кто помог бы тебе снова стать торговцем?» — спросил я. Он ответил: «Господин, мысль о том, чтобы снова стать торговцем и получить возможность дать сыну образование, не покидает меня ни днем ни ночью. Во всем мире, однако, не найдется человека, который одолжил бы пятьсот рупий мне, слуге, работающему за семь рупий в месяц».
Поезд на Гайя отправлялся в восемь часов вечера, и когда незадолго до этого я вернулся с работы в бунгало, то обнаружил, что Лаладжи в свежевыстиранной одежде и с узелком, несколько большим, чем тот, с которым он прибыл, поджидал на веранде, желая попрощаться со мной. Когда я вложил ему в руку билет до Гайя и пять ассигнаций по сто рупий, он буквально онемел и лишь временами переводил взгляд с денег на мое лицо до тех пор, пока не раздался звон колокола, предупреждающего пассажиров о том, что поезд отправится через пять минут. Затем, склонив голову к моим ногам, он сказал: «Через год ваш раб вернет вам эти деньги».
Итак, Лаладжи покинул меня, увозя большую часть моих сбережений. Я ни на минуту не сомневался, что вновь увижу его, поскольку бедняки Индии никогда не забывают добра. Тем не менее мне казалось, что выполнить свое обещание Лаладжи не сможет. Однако я ошибся. Вернувшись однажды поздно вечером домой, я увидел у себя на веранде человека в безупречном белом костюме. Свет из комнаты ослеплял меня, и я не сразу узнал его. Это был Лаладжи, прибывший за несколько дней до окончания срока, установленного им самим. Ночью, сидя на полу около моего кресла, он рассказал о торговых делах и успехах, которых ему удалось добиться. Начав торговлю с нескольких мешков зерна и удовлетворяясь прибылью в размере четырех анна с мешка, он постепенно и непрерывно расширял свое дело. Теперь он мог торговать партиями зерна весом до тридцати тонн, получая три рупии прибыли с тонны. Его сын учился в хорошей школе, и, поскольку Лаладжи мог теперь содержать жену, он женился на дочке богатого купца из Патны. Всего этого он добился менее чем за двенадцать месяцев. Когда до отхода его поезда оставалось немного времени, он положил мне на колени пять бумажек по сто рупий. Затем, вынув из кармана мешочек, он протянул его мне и сказал: «Здесь проценты с одолженных вами денег из расчета 25 процентов годовых». Мне кажется, я лишил его половины удовольствия, сказав, что у нас нет обыкновения брать проценты с друзей. Прежде чем уйти, Лаладжи сказал: «В течение месяца, проведенного у вас, я узнал от ваших слуг и рабочих, что было время, когда вы питались лишь чапати и далом. Если что-либо подобное повторится, да избавит вас от этого Парамешвар,[56] ваш раб принесет к вашим ногам все, что у него есть».
И пока я жил в Мокамех-Гхате, в течение одиннадцати лет я ежегодно получал большую корзину отборных манговых плодов из сада Лаладжи. Его мечта вновь стать торговцем осуществилась, и он вернулся в дом, который покинул, когда компаньон ограбил его.
Чамари, как видно из его имени, принадлежал к самым низшим слоям шестидесяти миллионов «неприкасаемых», живущих в Индии. Он пришел ко мне просить работу вместе со своей женой, угловатой женщиной, на лице которой лежала печать многолетних страданий. За ее оборванную юбку цеплялись два малыша.
Чамари был низкорослым и слабым человеком, слишком слабым, чтобы работать на складах, и я направил его с женой на разгрузку угля. На следующее утро я дал им обоим лопаты и корзины, и они мужественно начали работать с прилежанием, намного превышавшим их силы. К вечеру мне пришлось направить других рабочих доделать норму Чамари и его жены, поскольку задержка в разгрузке одного из пятидесяти вагонов привела бы к простою нескольких сотен людей.
В течение двух дней Чамари и его жена трудились героически, но непроизводительно. Утром третьего дня, когда они ожидали назначения на работу со стертыми до крови руками, завязанными грязными тряпками, я спросил Чамари, может ли он читать и писать. Услышав, что он немного грамотен, я велел ему вернуть лопаты и корзины на склад и явиться ко мне в контору. За несколько дней до этого я уволил за пьянство десятника, руководившего разгрузкой угля. Он был единственным человеком, которого я уволил. Мне к тому же было совершенно ясно, что ни Чамари, ни его жена не смогут заработать на жизнь, занимаясь разгрузкой угля, и я решил испробовать Чамари на должности десятника.
