Что же им оставалось?
Они предложили автору переделку некоторых сцен, найдя их неестественными.
"Вобла" судила Чехова!
Чехов отказался следовать указаниям "воблы".
Друзья Антона Павловича схватились за последнее — повезли его к управляющему московскими театрами. Несмотря на страстную седмицу, он их великодушно принял и изрек:
— Хотите, мы поставим какую-нибудь другую вашу пьесу. Ведь у вас, кажется, есть еще пьесы?
Увы! после этой фразы сцена Малого театра не увидела ни одной пьесы Чехова, и он для казенных московских театров был потерян навсегда.
"Воблы" больше нет в московском комитете. Пьеса не переделана и осталась "неестественной", тем не менее составляя один из крупнейших вкладов в драматическую сокровищницу конца XIX века.
Л.Н. Толстой, искренно любя Чехова, не любил его пьес.
— Это у вас напускное, от Ибсена, — говорил он, — а Ибсен сам-то немногого стоит. Автор должен захватывать зрителя — и не вежливо, под руку, а сильно, за шиворот. Автор должен вести зрителя за собой, куда он хочет, и не позволять оглядываться по сторонам. Он должен вести его за своим героем вперед и вперед. А куда я пойду за вашим героем? С дивана до… и обратно, потому что ему и ходить-то больше некуда. Куда как интересно!
И они оба хохотали — и Толстой, и Чехов.
Чехов говорил мне:
— Пишешь пьесу, уводишь со сцены героя, и сейчас Лев Николаевич вспоминается: куда он пошел? Сидишь один — и смех, и зло разбирает.
Я уже имел случай, в "Сборнике" по случаю 80-летия Толстого рассказать, как единственным утешением Чехова было то, что Л. Н., ругая его пьесы, говорил:
— Вы знаете, я терпеть не могу шекспировских пьес, но ваши еще хуже.
— И зачем я пишу комедии! — сокрушался Антон Павлович. — Совсем этого не надо. То ли дело — писал бы водевильчики! Ах, что может быть лучше маленького веселого водевильчика, такого веселого, чтоб у зрителей от хохота все пуговицы отлетели. И как это здорово для нашего геморроидального организма! Был бы я богат и писал бы маленькие-маленькие рассказцы страничек по пяти и десять рассказов в год, не больше. То-то счастье было бы! А то теперь все погонной саженью меришь и тянешь канитель, чтоб только тебя "вобла" снисходительно погладила по головке.
Вспоминается мне один характерный случай. Собрались у меня справлять крещенский вечер — с неизбежным запеченным в пироге бобом. Много дурачились и смеялись. Одна перезрелая писательница, теперь уже покойная, впервые познакомилась в этот вечер с Чеховым — и повисла на его шее, с чем его не без комизма поздравляли Вас. И. Немирович-Данченко и В.А. Тихонов. Душою вечера был художник С., устроивший импровизованный кабаре с панорамой силуэтов. С. был талантлив не только как художник, но и как симулятор всевозможных психических явлений. После ужина ему с чего-то вздумалось разыграть нервный припадок. Я отнесся к этому совершенно равнодушно, но Чехов вступил в обязанности врача, увел его в мой кабинет и, несмотря на собственную повышенную температуру, произвел самый серьезный диагноз над пациентом. Вышел он к нам с серьезным лицом и начал сообщать, что у С. недоразвившийся скелет и что он форменный неврастеник. Но тут В.А. Тихонов обварил его замечанием:
— Антон Павлович, голубчик! За нос он вас водит. Здоров он, как мы с вами. Просто симуляция.
У Антона Павловича перекривилось пенсне на носу от неожиданности.
— Что вы говорите?
— Да уж поверьте… Спросите у хозяина… он подтвердит. Чехов помолчал с минуту. Опять ушел в кабинет и начал возиться с пациентом снова.
— Да тащите вы его сюда! — говорили мне, — что его там морочат…
Я пошел за Чеховым.
— Дайте бумажки и чернил, — попросил он. — У вас аптека недалеко?
Он присел к моему столу, написал рецепт, наверху поставил со знаком восклицания statim! и собрался сам пойти, несмотря на четвертый час утра.
Я убедил его послать прислугу. Тогда он начал таинственно совещаться с горничной. Я видел, как он давал ей три рубля и говорил:
— Вас не больше как на пять минут задержат. Скажите, что доктор не уезжает от больного и ждет лекарства.
А. П. вернулся к нам. На губах его играла какая-то неопределенная улыбка. Дамы спрашивали, как себя чувствует С.
— Ему нужен покой, — сказал Чехов. — Я его просил не вставать. Через четверть часа он будет здоров.
Он пил кофе и джинджер, все поглядывая на часы, как бы в предвкушении какого-то приятного ожидания. И в самом деле — через четверть часа микстура была принесена.
Антон Павлович с торжеством отправился в кабинет.
Здесь, еще раз участливо справившись о здоровье больного, он сказал:
— Сейчас вы себя не узнаете.
Он развернул бумагу, вынул флакон, тщательно прочел сигнатурку, затем оторвал ее и сунул в жилетный карман, как бы истребляя все следы преступления. Потом попросил столовую ложку, поболтал содержимое в склянке и попросил меня уйти.
Через минуту он торжествующий вернулся в столовую, по дороге сунув горничной в руку остатки флакона и сказав:
Вылейте эту дрянь сейчас же.
— Ну, что? — спросили его. — Как?
— Сейчас придет, — отвечал он.
И художник действительно явился. Лицо его сохраняло следы какого-то странного изумления, — точно какое-то явление "непостижимое уму" открыл ему Чехов. А Антон Павлович, наклонясь к уху моему, сказал:
— Я поклянусь вам самым дорогим, что у меня есть теперь в жизни, — тем гонораром, что я послезавтра получу из магазина "Нового Времени", что художник при мне более симулировать никогда не будет.
Я так и не узнал, что ему преподнес Антон Павлович, — но думаю, что впечатление от снадобья было поразительное.
Разошлись от меня по-петербургски, — должно быть, часу в седьмом утра. Помню, что благовестили все церкви. Дама-писательница спрашивала уже на лестнице Антона Павловича:
— Так придете?
— Может быть, но я думаю завтра в Москву.
— Но если останетесь? — умоляюще говорила она.
— Ну, если останусь, — сдавался Чехов.
— Так заглянете?
— Не могу сказать…
Он медлил, предоставляя ей спуститься вниз, из боязни, чтоб она не предложила провожать ее.
— Я жду вас! — крикнула она снизу.
— Очень рад! — отвечал он сверху и, обратившись ко мне, прибавил:
— Какая милая, но назойливая дама!
— До завтра, Антон Павлович! — Как слабое эхо донеслось откуда-то.
Часу в двенадцатом дня меня будят.
— Письмо от г-жи N. Ждут ответа.
— Что такое? Ведь только что ушла…
Читаю.
"Антон Павлович прислал мне записку. Он очень болен. Не прилагает адреса. Ради Бога, где он остановился?"
