Мария-Терезия сделала точный расчет. Одна лишь мысль о смерти матери, единственной, в ком она находила поддержку и понимание, повергла Марию-Антуанетту в ужас. Мерси видел, как она побледнела, читая эти строки. После этого стала невероятно смиренной и послушной с послом, который тут же начал убеждать ее в важности дела о наследстве Баварии. Понимая, что королева не может сама верно оценить ситуацию и заподозрить его в чем бы то ни было, он ловко объясняет ей законность всех претензий Австрии на наследство Максимилиана-Иосифа. Посол заставляет ее поверить, что Франция уже фактически дала свое согласие па договор между императором и наследником Баварии, подписанный 3 января. Наконец, он пробудил в ней враждебные чувства по отношению к Пруссии, которая угрожала не только разрушить эти планы, но и разорвать альянс Франции с Австрией.
Через несколько недель отношения между Веной и Версалем стали не столь напряженными. Королева, возможно, и не знала этого, поскольку король и министры не распространялись насчет этого столь деликатного дела. Морепа и Вержен не скрывали от Людовика XVI той роли, которую исполнял при королеве Мерси, что объясняло любезность, с которой король выполнял все просьбы жены в начале 1778 года.
В конце марта Мария-Антуанетта решила провести несколько ночей со своим мужем. Она воспользовалась интимными моментами, чтобы получить — как она это назвала — «хорошие новости» для своей семьи. Итак, вскоре матери отправлено письмо, что ее муж «очень дорожит альянсом». Она добавила также, что поговорила с Морепа и Верженом, которые, как ей показалось, весьма лояльно настроены к этому союзу, однако она не могла знать о возможном военном вмешательстве Франции. И если Мария-Антуанетта была еще довольна далека от того, чтобы заниматься проблемами политики Габсбургов, то ее ненависть к королю Прусскому, пыл, с которым она говорила о необходимости сохранения альянса, долгие и частые беседы с Мерси, вмешательство в министерские дела, а также связи с кланом Шуазеля лишь способствовали падению популярности в обществе, ей приписывали такое влияние на короля, каким она совершенно не обладала. «Ее Величество в глубине души своей справедлива», — отмечал аббат Вери в конце марта. Это сразу бросалось в глаза тем, кто беседовал с ней. Однако ее легкомыслие, ограниченность ума, опасные советчики, которыми она была окружена, совершенно меняли картину. В противовес здравому смыслу она начнет общаться с теми, кого вообще не желает знать, лишь с одной целью — заставить волноваться и беспокоиться ненавистных ей министров. Ее муж прекрасно к ней относится, но никогда не будет находиться под ее влиянием, сколько бы королева ни мечтала и сколько бы ни хотели этого от нее другие. А думать надо было о том, как можно найти выход из бесконечной битвы с министрами.
Ни король, ни министры не сдавались перед ее натиском. Ответ Людовика XVI на письмо императора заставлял себя ждать, впрочем. Иосиф так и подозревал. Убеждая союзника в верности договору, он ответил 30 марта, что «положение посредника во многом превосходит ту роль, которая была определена в договоре». С другой стороны, «обстоятельства не позволяют ему принимать какую бы то ни было сторону, кроме нейтралитета», в случае прусской агрессии. Заявления такого рода сильно разозлили императора и канцлера. «Сейчас нам придется забыть об обиде, для того чтобы вспомнить о ней впоследствии», — пишет император своему брату Леопольду. Король Пруссии уже готов к войне, он умоляет Людовика о военном вмешательстве в случае нападения на австрийские земли.
Воспользовавшись своей беременностью в тот момент, когда ее муж отказал в военной помощи Австрии, на случай войны, Мария-Антуанетта, став сильной «в теперешнем положении», 22 апреля вызвала к себе Морепа и Вержена. «Я говорила с ними немного резко, — сообщила она матери, — и, я думаю, это произвело на них соответствующее впечатление, особенно на последнего. Я осталась недовольной доводами этих господ, которые хотели обвести вокруг пальца и меня и короля, и намерена снова поговорить с ними, может быть, даже в присутствии короля. Просто ужасно сталкиваться с такими нечестными людьми в важном государственном деле». По словам аббата Вери, она все же согласилась с тем, что Франция в сложившихся обстоятельствах не может предоставить военной помощи Австрии, но настаивала на том, чтобы «публично признать себя сторонником и союзником Австрии». Использовав все свои доводы, пытаясь убедить Марию-Антуанетту в том, что волю короля нельзя смешивать с интересами немецких государств, Морепа закончил так: «Мадам, выберите золотую середину! Королевы очень часто так поступают. Уговорите императора уступить ту часть земли, которую он захватил в Баварии, мы же тогда попробуем уговорить короля Пруссии смириться с его частью». Вержен в этой ситуации полагался на короля. «Естественно, что королева огорчена затруднительным положением, в котором она видит своего брата, и так же естественно, что она пыталась помочь ему», — говорил государь Морепа. Последний предпринял все возможное, чтобы король скрыл разговор от королевы. К великой радости Ее Величества, король объявил на совете, что в случае военного вторжения в Австрию, он окажет своему союзнику помощь. Мария-Антуанетта почувствовала облегчение.
В течение нескольких недель королева думала, что теперь, наконец, ее оставят в покое, поскольку она сделала все, чтобы спасти Австрию, «свою родину». Кауниц сам заявил, что был доволен ее действиями, поскольку она «показала себя с лучшей стороны и в разговоре с королем и в разговорах с министрами». Он высказал также желание, «чтобы она продолжала усиливать свое влияние на государственные дела, польза которого может быть неисчислимой». Но Мария-Антуанетта хотела думать теперь только о ребенке, которого носила. Она следила за своим здоровьем, наблюдала, как изменялась ее фигура, и была очень удивлена, когда обнаружила, что уже в первые недели «набрала четыре с половиной фунта». Будущая мать похорошела и не чувствовала совершенно никаких недомоганий. Ее повседневная жизнь была спокойной и неторопливой. В Марли, куда переехал весь двор, она поздно вставала, совершала короткие прогулки по саду, навещала принцесс, болтала долгими часами с мадам де Полиньяк, вышивала или плела ажурные кошельки. Пока Мерси размышлял над задачей, которую хотели возложить на мадам де Гемене, — быть гувернанткой королевских детей, Мария-Антуанетта, как и любая другая женщина в ее положении, предпочитала говорить о первых месяцах жизни новорожденных и лучших способах воспитания детей. Ребенок, была уверена она, доставит ей много хлопот. То, как воспитывали ее, братьев и сестер, казалось ей самым правильным способом раннего воспитания: их не пеленали, они всегда находились либо в колыбельках, либо на руках у гувернанток, их приучали подолгу бывать на свежем воздухе и в конце концов практически целый день держали в саду. «Я считаю, что для ребенка это самый лучший режим и прекрасное воспитание. Мой будет также много времени проводить на свежем воздухе, в манеже с невысокими стенками, в котором он научится ходить гораздо быстрее, чем на паркете во дворце».
