– «По договору», – возмущенный Пандо вышел из-за стола и зашагал по землянке. – Последнюю шкуру дерете с рабочих. А ведь то, что вы считаете своим, по праву принадлежит им, истинным хозяевам и апельсиновых рощ, и белоснежных дач, и бескрайних полей. Это они своими руками выращивают апельсины, строят виллы, заботятся об урожае.
– Но юридически… – защищался пленный офицер.
– И законы вы приспособили для себя. А по новым законам мы вам не дадим права жить чужим трудом.
Пленный рассказал о последней атаке. Мятежники были глубоко убеждены, что республиканские отряды не имеют достаточных сил для наступления. Им казалось, что и обороняться республиканцам нечем. И поэтому всему батальону разрешили отдыхать, выставив небольшое охранение.
– Мы спокойно ложились спать, – говорил пленный. – Ведь командование не ориентировало нас даже на долгую оборону. Многие наши части должны были завтра же начинать наступление на Милано и Мората.
Пленный сообщил ценные сведения. Мы отправили его немедленно в штаб дивизии к Листеру, а командирам батальонов дали указание закрепиться на высоте.
Скоро в штаб позвонили саперы. Для командира бригады на высоте Пингарон оборудован новый наблюдательный пункт. Мы отправились справлять «новоселье». Впрочем, оно отличалось от обычного. Всю ночь, не смыкая глаз, Пандо, комиссар Балагер и другие офицеры штаба находились на ногах, проверяя готовность войск, организовывали оборону. Все понимали, что противник не смирится с потерей и будет драться до тех пор, пока не вернет высоту. Да это и понятно. Оставить Пингарон – значит отводить войска на западный берег Харамы. А это явно не входило в планы мятежных генералов.
Пытаясь усилить свои позиции, Пандо несколько раз просил командование прислать хотя бы пару противотанковых орудий, подбросить танков. Но у Листера резервы иссякли. Последние две бригады давно втянулись в бой.
Словом, Листер ничем не мог помочь. А высшее командование, очевидно, в тот момент не придало большого значения захвату Пингарона и не послало сюда ни артиллеристов, ни танкистов.
Мы сидели в штабе и думали, как выйти из трудного положения. Сильный дождь барабанил по накату блиндажа, месил грязь на дорогах. Было холодно. Я плотнее натянул на себя манто – большое одеяло с прорезью посередине. Просунешь голову в эту дыру, и манто плотно укутывает твое тело. Такими одеялами снабжали всех – и солдат и офицеров. Оно служило и постелью, и плащом, и шинелью. Но последние дожди намочили манто, и оно не успевало просыхать. Зябко было в нем сидеть не только в окопе, но и в сухом блиндаже.
Утро заглянуло в блиндаж большой темной тучей, готовой вот-вот снова низвергнуть на нас потоки воды. Сильно хотелось спать, голова то и дело непроизвольно падала на руки, глаза слипались.
В землянку вошел повар Пенио в белом колпаке и белоснежном фартуке. Он нес в руках какое-то огромное блюдо, а следом за ним двое бойцов тащили еще несколько судков. Повар шел торжественно, словно выполнял священный ритуал. Он поставил блюдо на небольшой столик, установил судки и, обращаясь к Родригесу и Пандо, улыбаясь, пригласил:
– Камарада, кушать.
Но командиры, измученные бессонной ночью, не хотели садиться к столу. Кусок не шел в горло. На часок хорошего, крепкого сна каждый из нас готов был обменять любое блюдо. Но повар настаивал. Он уговаривал нас, умолял, просил. Даже совестил.
– Не уважаете труд человека. Я тоже ночью глаз не сомкнул, готовил вам завтрак, старался сделать как лучше, вкуснее. От моего завтрака, может быть, тоже зависит исход операции.
Все заулыбались.
– Напрасно смеетесь, – продолжал повар. – Не накормлю солдат – в атаку плохо пойдут. Оставлю голодными командиров – плохо думать будут. Так что хотите вы или не хотите, а есть надо. Ради общих интересов.
Повар замолчал и выжидающе посмотрел на нас.
– Не станете кушать, снимаю поварской колпак, беру винтовку и ухожу в пехоту.
Мы капитулировали перед поваром. Сдвинули стулья, подсели к столу.
– Давно бы так, – засуетился Пенио.
Он быстро нарезал хлеб, извлек из сумки кувшин с сухим вином и пообещал еще шашлык, приготовленный на вертеле из кишок, печени и сердца молодого барашка.
Мы налили по чарке, подняли тост за победу. Повар положил каждому на тарелку по огромному куску. Мне, как иностранцу и почетному гостю, досталась голова барашка. Пандо очень хвалил повара. Он говорил об его изобретательности, мастерстве. А тот суетился вокруг стола и делал вид, что разговоры эти его совсем не интересуют.
Оказывается, Пандо давно знаком с кулинаром. До начала мятежа тот работал в одном из крупнейших ресторанов Мадрида. После утомительных операций Пандо любил заходить в этот ресторан.
Начальник штаба Родригес также принялся подхваливать бригадного повара. По его словам, это был самый лучший специалист, единственный в своем роде. Паэлью, приготовленную его руками, может отличить любой, даже не искушенный в кулинарном искусстве человек. Потянет носом и, даже если кухня будет за версту, безошибочно определит: «Готовил повар Пенио».
Веселый завтрак, стакан сухого вина сняли усталость, и все почувствовали прилив новых сил. Мы поблагодарили повара.
Но не успел он собрать посуду, как над блиндажом послышался гул вражеских самолетов. Курсом на высоту, где находился наш наблюдательный пункт, шли один за одним шесть «юнкерсов-52». Все бросились в траншеи.
Строго соблюдая дистанцию, на высоте около пятисот метров самолеты сделали большой круг, развернувшись, стали пикировать на наши позиции. Хорошо было видно, как от первого стервятника отделилась черная бомба и с визгом понеслась к земле. За ней другая, третья, четвертая. Пингарон загудел. Самолеты сделали несколько заходов и, отбомбившись, ушли на запад, в сторону своего аэродрома. Мы выбрались из укрытия. Блиндаж, где только что трапезничали, был разбит, вокруг него валялись осколки тарелок, покореженные судки и ножки от стола, текло красное вино. Пенио был жив. Он успел спрятаться в ближайшем окопчике. Выскочив из своего укрытия, повар бросился тушить горевшее оливковое дерево.
Через час самолеты вернулись. Едва они начали пикировать на высоту, как франкистская артиллерия открыла огонь. Противник решил, очевидно, выкурить нас с высоты. Так продолжалось три часа. На поле появилось много раненых. Санитары быстро эвакуировали их на медицинский батальонный пункт.
С нового наблюдательного пункта мы видели, как пожилой санитар пытался вынести под огнем двух тяжело раненных солдат. Пронесет метра три одного и возвращается за вторым. Подтащит другого, уложит его и снова ползет за первым. Видно, одному из раненых мучительная транспортировка вытрясла всю душу и, судя по его слабым движениям, по протянутой руке с пистолетом, он просил застрелить его. Санитар отказался выполнить просьбу раненого. Закинул винтовку на спину, поднял его и понес дальше. Но не успел санитар сделать и двух шагов, как недалеко разорвался артиллерийский снаряд. Он пошатнулся, закачался и, едва опустив раненого на землю, сам рухнул подле него. Оба потеряли сознание. Прошло минут пять. Первым пришел в себя санитар. В бинокль мы видели, как он достал из сумки бинт и стал перевязывать йогу. Закончив перевязку, подхватил раненого и медленно пополз вперед. Трудно сказать, хватило ли у него сил доползти до медсанбата, если бы на выручку не пришел другой санитар.
