будут хорошо ухаживать. Тюремный доктор прекрасный человек. Он хоть и еврей (его фамилия Зильберберг), но полностью за старый режим, я в нем уверена.
Она побыл со мной еще некоторое время. Вдруг звук остановившегося у ворот автомобиля заставил меня вздрогнуть. Ворота распахнулись на всю ширину, и я увидела моего любимого, между двумя солдатами с шашками наголо! Он сразу заметил меня:
– Женушка, моя дорогая женушка, какое счастье! Я и не надеялся увидеть тебя так скоро; как ты получила пропуск?
Не в силах говорить, я повисла у него на шее. Медсестра вытирала глаза передником. Двое красногвардейцев молча смотрели на нас.
Наконец, надо было войти в здание. Я пошла вместе с мужем, никто меня не остановил. Сначала мы зашли в кабинет начальника тюрьмы, где нас ненадолго оставили одних. Я спросила мужа, что ему принести завтра помимо еды: его обычные лекарства, белье, сигареты, книги и т. д. Потом нас отвели в канцелярию для выполнения необходимых формальностей. Все были добры, вежливы и почтительны с ним; все эти люди служили еще при старом режиме. Начальник мне доверительно сообщил, что комиссар тюрьмы, еврей Шинклер, отвратительный тип и что он, возможно, будет присутствовать на наших свиданиях. Мы еще несколько минут побыли вместе; я рассказала мужу (увы, тогда ходило столько ложных слухов!), что некто, приехавший с Урала, будто бы видел Владимира целым и невредимым. Его лицо расцвело.
– Вот видишь, дорогая, Бог нас спасет. Однажды мы получим воздаяние за столько страданий…
Наконец его увели в одиночную камеру, которую он выбрал вместо общей. А я отправилась в долгий обратный путь пешком. Вернувшись к Марианне, я сразу легла, я была разбита от усталости и волнений.
На следующий день, поскольку я не могла видеть великого князя, добрая маленькая Марианна взялась отнести ему обед, а я поехала поездом в Царское. Я телефонировала девочкам, чтобы они прислали мне на вокзал слугу на пролетке со старой лошадью. Но по приезде в Царское пролетки не нашлось, и я пошла в коттедж пешком. Девочки бросились ко мне и осыпали поцелуями и вопросами. Мне пришлось им рассказать все с самого начала. Они, в свою очередь, с возмущением поведали мне, что утром пришли из местного Совета и забрали лошадь вместе с пролеткой! Ворам понадобился даже этот жалкий экипаж!
Я провела день с ними, а вечером вновь села на поезд до города, потому что завтра была моя очередь идти на свидание с великим князем. Перед отъездом я договорилась с камердинером и его женой, что они через день будут доставлять поездом еду для моего мужа. Я составила список на три дня в неделю: бульон, яйца, котлеты из цыпленка, хлеб, масло, кофе с молоком, минеральная вода и т. д. Относительно этого я успокоилась. Все эти продукты было очень трудно доставать, каждая посылка стоила в то время до шестисот рублей, но облегчить положение великого князя было целью моей жизни.
Я провела ночь у Марианны, которая решила, что ее кабинет станет моей спальней, которую я буду занимать всякий раз, когда она мне понадобится. На следующий день, в десять часов (время свидания было назначено на одиннадцать), я направилась к тюрьме. Войдя, я встретила добряка директора с красивой седой бородой, который тихонько мне сказал:
– Комиссар Шинклер сидит в моем кабинете; пройдите туда, поскольку у вас есть разрешение; там еще две дамы, пришедшие на свидание со своими мужьями. Будьте очень осторожны во время разговора.
Я вошла в кабинет. Справа, на диване, сидели заключенный и его жена; слева, возле стены, на двух стульях, вторая пара. В глубине комнаты, за столом, сидел товарищ Шинклер. Никогда не забуду взгляд этого человека: у него были глаза убийцы. Круглое выбритое лицо, курчавые волосы. Сразу после захвата власти большевиками он приехал из Америки, где, пока существовала империя, жил после побега с каторги. Войдя, я поздоровалась с ним, он мне не ответил.
– Ваше разрешение?
Я показала бумагу.
– Просто невероятно, как щедро они раздают эти разрешения, – усмехнулся он. – Была б моя воля…
Потом, обращаясь к солдату:
– Приведите заключенного Павла Романова.
Через десять минут вошел великий князь. Мы сели немного в стороне. Я рассказывала ему о детях, о доме, спросила о его здоровье и т. д.; я видела, что товарищ Шинклер не сводит с нас своих злых глаз. Внезапно он взял стул и поставил его между нами.
– Я имею право знать, о чем разговаривают заключенные, – заявил он. – А теперь продолжайте.
Я увидела в глазах великого князя гневный огонек и сжала ему руку.
– Но, товарищ, – сказала я, – у нас нет секретов, вы можете слушать.
– Вы только что говорили о каком-то письме, записке, я очень хорошо слышал.
– Нет, вы ошибаетесь, – возразила я. (Я действительно упомянула о письме, отправленном мною королю Швеции.)
– Свидания окончены! – закричал Шинклер. – У меня хватает других дел, кроме как смотреть на эти объятия-поцелуи…
Двое солдат вывели великого князя, который, несмотря на эту ужасную атмосферу, держался с обычными для него благородством и достоинством. Я вышла вместе с двумя другими женщинами, которые, как и я, проклинали советский режим с его произволом, несправедливостью и жестокостью.
Через три дня после ареста великого князя я, по совету компетентных друзей, попросила и добилась приема у Максима Горького в его роскошной квартире на Кронверкском проспекте, 23. По телефону он извинился, что примет меня в постели, поскольку болен бронхитом. Я вошла в его комнату и увидела этого человека, одного из злых гениев России. Он был тем опаснее, что обладал талантом, и его перо умело довольно живописно рисовать нищету русского народа и так называемую тиранию самодержавного строя.
Он лежал бледный, волосы прямые, лицо широкое, выступающие скулы. Висячие усы прикрывали очень большой рот с толстыми губами. Тип русского мастерового, фабричного рабочего. Рядом с ним сидел знаменитый певец Шаляпин, с его бритым лицом, круглым и красным, тот самый Шаляпин, что дебютировал в Париже у нас в Булонь-сюр-Сен, так же как и Дмитрий Смирнов и вся русская труппа, привезенная в ту пору Сергеем Дягилевым для постановки «Бориса Годунова» Мусоргского! Шаляпин холодно поздоровался и замолчал на все время моего разговора с Горьким.
Целью моего визита было попросить о покровительстве, чтобы вытащить великого князя из тюрьмы. Что ему могли поставить в вину, кроме происхождения и титула? Горький мне пообещал обратиться к Урицкому, но не скрыл сложностей и препятствий, с которыми предстояло столкнуться. В конце нашего разговора он спросил меня:
– В
