Нота
Мне слух раздражала фальшивая нота.
Всю жизнь проверял я проклятое «ля».
Как поздно дошло до меня, идиота,
Что скрипка в порядке, жена моя —…
Мы сидели, пили чай,
Лучше и не надо.
Все напоминало рай,
Но хотелось Аду.
Редактор был поэтом, и самовлюбленным.
Мои стихи, как скверные духи —
Он нюхал, чуя в них огрехи и грехи,
А сам благоухал тройным одеколоном.
Народный РСФСР
Настолько глуп, настолько сер,
Что даже страшно за народ,
Который звания дает.
Он странен, будешь странным тоже,
Коль странность у тебя на роже.
Но иногда бывает так:
И очень странный, и дурак…
Двух чаек разом подстрелили.
За что? Они б еще летали.
Но в ГАБТе недоговорили,
Во МХАТе недотанцевали.
«Горе от ума» на спектакль в театре Сатиры
Зачем напрасно тратить в споре
«Мильон терзаний» на пустяк?
Отсутствие ума не горе —
Сам постановщик был дурак.
Не ковер-самолет, а другое,
Дачно-летнего отдыха знак.
Здесь обрел я вершину покоя,
В сетке в клеточку, это — гамак.
Ты с ума сошел, прибой?
На кого пошел ты в бой?
На свою подругу сушу?
На ее земную душу?
Тук-тук-тук — стучат колеса,
Сердце — тук-тук-тук в груди.
Задаю себе вопросы,
Все ответы впереди.
Мокрым носом часто дышит
И ушами шевелит,
На слюнявчике он вышит,
А в лесу вчера убит.
Когда стихи Ахматовой
читала ты на солнце,
Загар темнел агатово
от красоты и стронция.
Есть у крота секрет,
Известный лишь ему,
Он вечно ищет свет,
Предпочитая тьму.
Кузнечик был похож на саранчу,
Как русский мог похож быть на еврея,
Приказ убить был отдан палачу.
Кузнечик мертв. Разобрались позднее.
Плачет Россия, воет навзрыд:
По вертикали башня горит,
Лодка лежит в горизонтали, —
Вот вам и крест… А всего — две детали.
Скажи, ты женщина иль фея?
Как от Евангелья Луки,
Как от Евангелья Матфея,
Благоговею от руки.
Яблочки, цветочки, огурчики, яички,
Белые платочки, — сморщенные личики.
Земля — огромный зал для ожиданья,
Все грешниками заняты места,
Куда пасть яблоку, соблазну мирозданья?
Одно лишь место пусто — для Христа.
С замашками обычного барыги,
Он уверяет всех, что любит книги.
Покоя нет душе его тщеславной,
Он с умными ведет себя, как равный.
Зачем смотрел я ахинею эту?
Где был мой посох, где моя сума?..
Как только началось, я закричал:
«Карету!» И раньше Чацкого сошел с ума!
Ночь, улица, два человека,
Фонарь горит, а где Аптека?
Короткий взгляд, мазок, еще мазок
И подпись краткая… Ван Гог.
Вот так умрешь, а кто-то сдуру
В тебе оценит только шкуру.
Вена, река голубая, подкожная,
Вена, готовься, идет «неотложная».
У пальм, как у солдат, экипировка,
Внизу портянки, наверху шнуровка.
Об половину мира гений ноги вытер,
Чтоб сладкий след его вылизывал кондитер.
Ошибка у него в одном:
Он голос путает с умом.
Нет ничего дешевле и дороже,
Чем эта группа нашей молодежи.
Мир полон звуков, звуки все — мы сами.
Лишь Бог тихонько ходит между нами.
Как столб относится к собакам,
Так отношусь я к критикам-писакам.
Мне кажется, что слово «детскость» из разряда слов, которые нельзя перевести на другие языки. Как, например, слово «интеллигент», происходящее от латинского корня, стало не только у нас, но и во всем мире чисто российским понятием, обозначающим не столько образованность и интеллект, сколько особое строение души. И «детскость» — это совсем не «инфантильность», а некая разновидность таланта, дарованная очень немногим. А когда такая одаренность прибавляется к очевидному таланту, то она делает его еще более замечательным. Повторяю, так мне кажется.
Нет нужды доказывать кому бы то ни было, как высоко и многопланово талантлив Валентин Иосифович Гафт. А он, помимо всего, — человек «детский»!