— Капитан Тиньков! — строго поводит бровями председатель.
— Прошу прощения, господин полковник! — меняет тон офицер. — Слушать тошно.
Председатель на короткое время углубился в бумаги, четверо остальных о чем-то перешептываются.
Переминаясь с ноги на ногу, она смотрит по сторонам.
В просторном зале гарнизонного офицерского собрания с царским портретом на стене жарко натоплено, льется сквозь запотевшие окна свет зимнего утра. Буднично, безмятежно. Убранные в угол кресла с бархатными спинками, ажурная оградка на полуэтаже. Ни столичных адвокатов в золотых пенсне, листающих за конторкой сочиненные накануне пламенные речи, о которых говорил Витя, ни сочувствующей публики в рядах.
Она плохо спала накануне. Не проходила тупая боль в затылке, саднили прооперированные в день ареста раны — на голове, правой ноге, спине, ягодицах. Измучилась донельзя: с утра до вечера таскания по кабинетам, вопросы, вопросы. Одни и те же, в тупой последовательности, безучастными голосами: фамилия-имя? замужняя-незамужняя? грамотная-неграмотная? вероисповедание? говорит ли по-русски? А на каком, спрашивается, языке вам отвечают? На польском?
Ее фотографировали, снимали отпечатки пальцев, мерили, описывали приметы: какого цвета волосы, глаза, какой формы нос. Возили несколько раз на дознание в «Купеческую». Номер их был опечатан, внутри все оставалось как во время взрыва: обгоревшие стены, развороченный гардероб, дыра в полу, выбитая рама окна. Белоглазый следователь с дурным запахом изо рта требовал подробности, кричал возмущенно: «Перестаньте водить нас за нос! В номере вы были не одни, так? Откуда копии поддельных документов, печати? Где сейчас ваш напарник! На конспиративной квартире? Назовите адрес!»
О Викторе она думала не переставая. Как вышло, что они разминулись, потеряли друг друга из виду? Почему он не остался с ней? Сбежал, чтобы спастись самому? Не верилось, хоть убей!
Успокаивала себя, строила догадки. Вырвался на свободу, чтобы ее спасти. Соберет боевую группу, организует налет на острог. Или перехватит по дороге на дознание. Или придумает что-нибудь еще. Он же необыкновенный — горячий, смелый, любящий. Не даст пропасть…
В Лукьяновском остроге ее держали в одиночке. Привинченная к полу металлическая койка, окно под потолком, вонючий горшок в углу. Снятые перед операцией в полицейском лазарете юбку и кофту, заляпанные кровью, увезли, как ей объяснили, в прачечную, выдали взамен арестантскую одежду: короткое суконное платье до колен, пахнущий вываркой полосатый халат с «бубновым тузом» на спине, бумазейные чулки, безобразные, не по размеру, «коты» на толстой подошве, бушлат и два шерстяных платка — на голову и на плечи — для прогулок на воздухе.
В гардеробе офицерского собрания, куда ее доставили в кандалах на судебные слушания, она остановилась на минуту перед трюмо. Ужаснулась: точь-в-точь штетловская побирушка Фрума, ходившая с мешком по улицам в сопровождении бездомных собак. Ловила не себе взгляды проходивших мимо офицеров, приглаживала растерянно волосы.
Заседание военно-полевого суда длилось недолго. Председатель задавал вопросы: действительно ли она, как утверждала на следствии, планировала совершить покушение в одиночку и сама изготовила бомбу? Верно ли, что проживавший вместе с ней в номере мещанин Тамма Абрамович не имеет к означенному событию прямого отношения и на момент производства снаряда в «Купеческой» отсутствовал? Готова ли она подтвердить заявление, что в преступном замысле не раскаивается, считает его актом революционной мести генерал-губернатору Сухомлинову за кровавую расправу над еврейским населением Киева?
Она отвечала коротко: да. Да, планировала в одиночку. Да, Тамма Абрамович непричастен. Да, она ни в чем не раскаивается.
Офицеры за столом позевывали, глядели в потолок. За окном разгорался день, в коридоре слышались шаги, голоса людей, звучало где-то еле слышно фортепьяно.
— Суд удаляется на совещание!
Делопроизводитель за столиком передал протоколы тучному полковнику, офицеры радостно устремились к выходу.
— В нужник не желаете? — окликнул ее просидевший все это время за дверью тюремный конвоир.
Она кивнула в ответ. Прошла, звеня цепями, в дамскую комнату, подошла к фарфоровому рукомойнику, набрала воду в ладони, жадно стала пить. Вернулась в сопровождении конвоира в пустой зал, ходила вдоль стен, разглядывала фотографии в рамках: военные у расчехленной пушки… караульный солдат с застывшим лицом возле застекленной тумбы со знаменем… учения на плацу…
— Сядьте, барышня, — попросил конвоир. — Не положено. Заругают.
В дверь входили, оживленно переговариваясь, члены суда, занял место за столом председательствующий. Надел очки, взял в руки бумагу.
— Встаньте, подсудимая! — произнес.
Сделал паузу, глянул зачем-то в сторону поясного царского портрета, стал монотонно читать:
— Рассмотрев в судебном заседании дело мещанки, именующейся Фейгой Хаимовной Каплан, преданной суду начальником войск Киевского гарнизона по обвинению в изготовлении, хранении, приобретении и ношении взрывчатых веществ с противною государственной безопасности и общественному спокойствию целью, военно-полевой суд в составе: председателя суда, командира седьмого саперного батальона полковника Немилова, членов суда — сто шестьдесят пятого пехотного Луцкого полка полковника Лапинского, сорок восьмого пехотного Одесского полка подполковника Пацевича, сто двадцать пятого пехотного Курского полка капитана Богатырева и шестого саперного батальона капитана Тинькова постановил: подсудимую, именующуюся Фейгой Каплан, признать виновной в изготовлении, хранении, приобретении и ношении взрывчатых веществ с противною, согласно закону от девятого февраля одна тысяча девятьсот шестого года целью, лишить всех прав состояния и сослать в каторжные работы без срока…
Снял очки, потер устало переносицу.
— Вам все понятно, подсудимая?
— Да, все.
— Поставьте свечку своему еврейскому богу, — проговорил он, собирая бумаги. — Исполнись вам на момент совершения преступления семнадцать лет, подлежали бы по закону смертной казни. В рубашке родились: двух месяцев не хватило…
«В Киевскую губернскую тюремную инспекцию:
На основании 948-й и 951-й статей Уголовного судопроизводства препровождая, при этом, в Тюремную инспекцию для исполнения выписку из приговора Киевского военно-полевого суда, состоявшегося 30 декабря 1906 года, об именующей себя Фейгой Хаимовной Каплан, осужденной по закону 9 февраля 1906 года, уведомляю:
