Сеанс продолжился художественным фильмом «Это была превосходная ночь бала», в котором рассказывалось о жизни Петра Чайковского. По сюжету это была романтическая история, сопровождавшаяся музыкой великого композитора. Очевидно, я был не вполне готов к восприятию и того, и другого, особенно музыки. После долгих месяцев, проведенных в отрыве от культурной жизни, я испытал прилив эмоций и сильно растрогался. Мне стало жалко Чайковского, его возлюбленной Надежды Филаретовны, жалко самого себя. В конце фильма Чайковский, уже заболевший холерой, дирижирует оркестром, который исполняет его «Патетическую симфонию». Последние такты вызвали у меня слезы, и я поспешил выйти из зала. Снаружи ярко светило солнце, и вместо последних драматических эпизодов фильма я увидел умиротворяющую картину прекрасной летней природы. Мне захотелось поскорее вернуться в реальный мир и снова заняться исполнением солдатского долга.
Перед тем как отправиться обратно на позиции, я купил немного еды и конфет и решил не спешить и оставшееся время посвятить мирному отдыху под теплыми солнечными лучами и встретить закат на природе.
Когда настала новая неделя после дня летнего солнцестояния, началось наступление русских войск, которое мы так долго ожидали.
Сначала мы услышали отдаленные звуки канонады со стороны северного фланга. Затем огневой вал противника обрушился на позиции 12-го горно-пехотного полка войск СС, наших соседей слева. Обстрел был настолько силен, что первой волне русской пехоты удалось вскоре прорваться на передовые позиции полка. Тем не менее наши соседи стремительно провели контратаку и отбросили врага. Однако под прикрытием артиллерийского огня Иванам удалось закрепиться на новых позициях в опасной близости от линии фронта. Мы ответили массированным обстрелом из гаубиц и тяжелых минометов. В конечном итоге русские были вынуждены отступить.
Несмотря на потери, которые понесли обе стороны, эта боевая операция была лишь прелюдией грядущих великих событий. Следующие несколько дней канонада, доносившаяся с северного фланга, по-прежнему вызывала у нас тревогу. До нас дошли слухи: отважные норвежцы из лыжного батальона «Норвегия» были вытеснены со своего аванпоста. Остальные опорные пункты наших войск были, судя по всему, тоже оставлены. Среди них находился и тот, с которого мы в марте отправлялись в дозоры на земли озерного края. Мысль о причастности Маннхарда к происходящим событиям усиливала мою обеспокоенность, с которой я вслушивался в нескончаемые звуки канонады. Неужели он находился на одной из тех застав, что подверглись осаде противника? Жив ли он? Прошло несколько дней, но гром артиллерийских орудий не ослаб, а, напротив, усилился. Он не смолкал даже ночью, хотя ночей как таковых летом в Заполярье нет. Говорили, что с нашей стороны в бомбардировках позиций противника участвовали даже пикирующие бомбардировщики «штука», которые мы называли «летающей артиллерией». Они обычно применялись для уничтожения вражеских блиндажей, огневых укреплений и мостов.
В те дни мы впервые услышали название Сеннозеро, самого северного нашего опорного пункта. Это была местность вокруг большого озера, с бесчисленными болотами и редкими невысокими холмами. Там же находилось несколько жилых домов. Здесь, как нам вскоре стало известно, русские сосредоточили оперативную группу в составе семи батальонов, цель которой состояла в том, чтобы открыть путь для прорыва большой группировки Красной Армии в тылы нашей дивизии.
В первых числах июля нас подняли по тревоге. Шапер ворвался в наш блиндаж в семь часов утра. Батальону в полном боевом снаряжении предстояло покинуть позиции в течение ближайших суток.
Оказавшись в тылу, мы обнаружили, что на командном пункте полка жизнь бьет ключом. Унтер-офицеры отдавали приказания различным подразделениям готовиться к сбору. Боевое снаряжение менялось и дополнялось, выдавался паек на несколько дней. Наконец, наш взвод выстроился для получения дополнительного вида довольствия. Оно вручалось за столом, установленным под елью, и представляло собой круглую металлическую банку с двумя круглыми плитками «шока-колы», темного шоколада, сдобренного кофеином, на одного человека. Подобная щедрость была явным признаком того, что дела предстоят серьезные.
Я хорошо запомнил эпизод, свидетелем которого мне довелось стать. Я впервые увидел наш взвод в полном составе. Все были одеты в камуфляжные костюмы. Головные уборы сняты, потому что ветерок отпугивал комаров. Лица у всех загорели от долгого пребывания на солнце в последние недели. Я увидел смелого и надежного Бинга с пулеметом на плече. Штрикера, чьи светлые волосы развевались на ветру. Польцера, пулеметчика из моего расчета, уроженца Южного Тироля, румяного и сильного. Бергера с простым открытым лицом рабочего. Старика и его парней, смеющихся над его шутками. Весельчака Шмидхена. Боймера, рядом с которым стоял Генрих, также державший на плече пулемет. Неожиданно меня охватила гордость за моих товарищей, за наш взвод и батальон, которые кажутся мне несокрушимыми.
Неподалеку стоят грузовики, места в которых нам предстоит занять. На крыльце сложенного из бревен домика мы видим знакомую невысокую фигуру. Командир дивизии провожает нас в поход. На его петлицах поблескивают серебряные дубовые листья. Он задумчиво смотрит вслед 2-му батальону, который отправляется на северный фланг для поддержки защитников опорного пункта Сеннозеро, мужественно отбивающих атаки врага.
* * *
Наступила полночь. Перед нами тянулась дорога, выстланная бревнами и уходящая далеко на север. Она пролегала по всхолмленной местности и представлялась не вполне надежной. Каждый раз, когда мы поднимались на вершину очередного холма, а затем машина снова ныряла вниз, нам казалось, будто прямой ряд безлесных бугров тянется до самого горизонта. Прямо впереди, на севере, огромный красный диск солнца собирался взойти, чтобы начался новый боевой день.
Дорога закончилась возле Окуневой Губы, деревушки, состоявшей всего из нескольких изб. Она находилась на крошечном полуострове, точнее мысе, между двумя рукавами Елецозера. Судя по нескончаемой канонаде, до наших артиллерийских огневых позиций было рукой подать. Мы направились через полуостров по узкой тропе, ведущей на север. Идти было трудно из-за тяжелой боевой выкладки, ноги увязали во влажном пружинистом мхе. По обе стороны тропы тянулись густые заросли кустарника. На нас тут же набросились стаи мошкары. Шли мы медленно. По какой-то причине тропа то и дело обрывалась. В таких случаях мы бросали на землю оружие и коробки с боеприпасами и сами ложились на землю, устраивая кратковременный отдых. Неожиданно звуки канонады прекратились. Мы ждали команды двигаться дальше, не зная, кто нам встретится по пути.
