Зазвучали тосты: "За любимую Родину!", "За нашу Победу!", "За погибших однополчан!", "За мир на земле!". Зазвенели бокалы.
Вместе, слаженно, мы запели наш военный гимн "Вставай, страна огромная!". В этом зале, где так много света - не то что в землянке, особенно величественно звучит его припев:
Пусть ярость благородная вскипает, как волна,
Идет война народная, священная война!
- Споем, ребята, "Давай закурим"! - кричит Сережка Стрелков.
И сразу же полилась дорогая сердцу мелодия:
Об огнях-пожарищах,
О друзьях-товарищах
Где-нибудь, когда-нибудь мы будем говорить...
Спасибо композиторам, поэтам-песенникам за то, что они во время нашей фронтовой суровой жизни, тяжелой жизни страны сложили такие песни! Ведь не зря и сейчас их любят петь и слушать.
Эх, дороги, пыль да туман,
Холода, тревоги да степной бурьян.
Снег ли, ветер, вспомним, друзья!
Нам дороги эти позабыть нельзя!
- Леньку Харина - на середину! Или он уже не Ленька?! - раздался чей-то громкий голос.
- Ленька, братцы! - кричит Харин. - Эх, "Калинку" давай!
Калинка, калинка, калинка моя,
В саду ягода малинка, малинка моя...
Сегодня нам жизнью предоставлена возможность побывать еще раз на фронте. Ребята стоят кругом, хлопают в ладоши, а Харин... Как отплясывает Харин - генерал!.. А вот уже "цыганочка" пошла...
Ко мне подходит генерал Чучев и, наклонившись, спрашивает:
- Николай Адамович, когда вы поедете домой?
- Понимаю вас, Григорий Алексеевич. Но ведь он как штык! Гляньте.
Мы смотрим на Моисеева, разговаривающего с Марией Ивановной Чучевой. Петя ей что-то рассказывает, откинувшись на спинку стула, и громко смеется. А потом, взглянув на пляшущих ребят, серьезно говорит:
- Они еще не на все сто процентов знают, что такое жизнь!..
- Григорий Алексеевич, еще часика два побудем и потихоньку пойдем, говорю я Чучеву.
- Нет, так не годится. Пойдемте вниз, я позвоню к себе. В двадцать три часа приедет машина и отвезет вас домой.
Я иду рядом с Чучевым и еще раз с любовью разглядываю этого одетого в парадную генеральскую форму человека.
- Бондаренко, напишите с Топорковым материал, - говорит Чучев, - а я подпишу. Нужно добиться, чтобы в Таганроге была улица Петра Моисеева. Он человек удивительный.
- Слушаюсь, товарищ генерал!
...Почему сегодня так быстро летит время? Уже скоро одиннадцать часов. Прощаемся. Саша Селедкин провожает нас на улицу. Он идет за Моисеевым так, как шел сегодня утром я, как ходили мы за своими детьми, делавшими первые шаги.
Минута в минуту, по-военному, подходит машина. В ней водитель - с голубыми погонами солдат.
- От Чучева машина?
- Так точно! Где ваш Маресьев?
- Моисеев.
- Моисеев или Маресьев - все равно герой.
- Здесь наш Маресьев!
Прощаемся с Селедкиным. Он обнимает Петьку и крепко целует.
- Сашуня, а как сделать, чтобы в вашем Севастополе улица Вишнякова была? - спрашиваю я.
- Давай вместе ходатайствовать перед городским Советом.
- Давай!
* * *
...Сутки, в течение которых гостят у нас Моисеевы, молниеносно пролетели. И вот расстаемся. Проводить их приехали Монаев, его супруга Зинаида Ильинична и боевой моисеевский и мой штурман Пеший. Пришли Стрелковы, Таюрские, Беляевы, Долгопятовы. Грустно: уезжают друзья. А Петро держится по-боевому. Смеется, шутит как ни в чем не бывало.
- Он очень хороший у тебя... - говорю на прощание жене Петра. - Давай, дружище, прощаться... Чтобы, письма писал...
- А ты чтоб ко мне приехал... Не приедешь - дружба врозь! - шутит он.
Мы по-русски крепко-крепко обнимаемся и целуемся.
Моисеевы садятся в машину.
- До скорой встречи!.. Пишите... - кричим мы им на прощание.
- Напишем... И вы не забывайте нас... - с грустью отвечает Моисеев и добавляет: - Ведь мы родные братья!..
Да, пусть люди Земли знают, что мы, фронтовики, - родные братья!..
