- Ты, папаша, этого белобрысого попридержи всё ж таки. Больно рисково разговаривает с незнакомыми. На другого налетит этак и прямо в контрразведку угораздит, а там и на Мхи очень просто.
- На другого он этак не налетит, - усмехнулся Лепихин. - У нас тоже глаза на месте. Прикидываем, с кем чего можно, с кем чего нельзя. А в общем, ты правильно это, конечно. Остерегаться надо, - Лепихин лукаво прищурился и добавил: - Особенно белому солдату.
Солдат буркнул с такой же, как у старика прищуркой:
- У нас то же самое глаза на месте. Прикидываем, что с кем можно.
Лепихин тихонько засмеялся.
- Ну, оно и ладно, коли так. Заходи, лесоруб, не прогадаешь. Я ведь, к слову сказать, тоже шенкурский.
- Ну? - удивился и обрадовался солдат. - Ужо, теперь зайду беспременно.
Он вышел. Лепихин постоял на месте, глядя ему вслед и сказал вздохнув:
- Мужик-то, видать, не столько воюет, сколько горюет.
- Не он один, - откликнулся Городцов, снова отошедший к своему верстаку.
- В том и сила, что не он один, а много таких, - подхватил Лепихин с живостью.
- В том и сила, - согласился Городцов. - А между прочим, я что-то от тебя не слыхал прежде ничего про Шенкурск. Ты что же в самом деле тамошний уроженец?
- Я-то? - улыбнулся Лепихин. - Нет, я дальний. С Печоры, а в Шенкурске только один раз случаем бывал. Но это значенья не имеет. Раз белая власть и камманы заморские нам обоим не по носу, значит мы с ним земляки. Я так считаю, а ты как, парень?
Лепихин снова подсел к Глебке и вопросительно поглядел на него. Глебка ничего не ответил, во-первых, потому, что не мог понять, как это можно навязываться в земляки белогвардейскому солдату, во-вторых, потому, что как раз в эту минуту в дверях депо появился Шилков.
- Пошли, - сказал он коротко Глебке, не входя в депо и, видимо, торопясь. - Сейчас поезд.
Глебка вскочил со скамейки и кинулся к дверям. Лепихин проворчал вслед:
- Ишь, как взвился, и попрощаться с добрыми людьми времени нет.
Глебка остановился на полдороги к дверям и обернулся. Лепихин махнул рукой.
- Ладно уж, не ворочайся, а то пути не будет.
Он встал со скамьи и подошёл к Глебке.
- Ну ни пуху тебе, ни пера, сынок.
Лепихин нагнулся к Глебке и, заглядывая ему в глаза, сказал тихо:
- Передавай там привет.
- Кому? - спросил Глебка быстро и деловито, словно рассчитывая уже через полчаса быть на той стороне и передать поклон.
- Кому? - переспросил Лепихин. - Друзьям-товарищам. А как всякий встречный на той стороне будет твоим другом и товарищем, то выходит неси поклон всем, кто на той Советской земле ходит.
Последние слова Лепихин произнёс совсем тихо у самого Глебкиного уха и, произнося их, невольно кинул опасливый взгляд на раскрытые двери - не прошёл бы кто мимо, не услышал бы. Глебка молча кивнул головой и тоже покосился на двери.
Старик вздохнул и задумался на мгновенье. Потом, точно спохватившись, суетливо полез в карман, вытащил две галеты и сунул их в Глебкину торбу.
- На-ко, в дороге изгодится. Ну, бывай здоров. Не хворай, как говорится, а того главней, не теряйся.
Лепихин повернулся и медленно побрёл к верстаку. Глебка подбежал к Шилкову и вместе с ним вышел из депо. Они зашагали к стоявшему на путях поезду, составленному по преимуществу из теплушек. Когда они приблизились к зданию вокзала, дверь широко распахнулась, и на платформу вышло три иностранных офицера. Глебка мельком глянул на офицеров, и ему показалось, будто он их уже раньше видел. Офицеры постояли с минуту на платформе, потом подошли к классному вагону, находившемуся в середине состава. Отвернувшись от офицеров, Глебка тотчас забыл о них. Сейчас он мог думать только об одном - о предстоящем отъезде. И хотелось ему тоже только одного, чтобы Шилков поскорей посадил его в поезд и чтобы поезд поскорей отошёл от архангельского вокзала.
Они быстро шли мимо вагонов, и Глебка всё гадал, в который из них Шилков посадит его. Но вагоны один за другим оставались позади, а Шилков всё не сажал Глебку. Наконец, они миновали весь состав и подошли к паровозу. Стоявший возле колёс паровоза человек с длинноносой маслёнкой в руках сказал торопливо:
- А ну, давай скорей, пока не развиднелось.
Тут Глебка понял, наконец, что он поедет на паровозе. Шилков подтвердил его догадку. Да. В вагонах проверяют документы, требуют пропуска. Здесь на паровозе безопасно. Когда понадобится, Глебка будет прятаться на тендере, одним словом, пусть он беспрекословно повинуется вот этому кочегару и ещё машинисту. С ними всё сговорено. Они всё знают. Свои торопливые объяснения Шилков закончил приказанием:
- А теперь полезай на паровоз. Да поторапливайся.
Потом неожиданно тихо добавил:
- В случае чего, адрес знаешь...
Он не договорил. Глебка быстро полез на паровоз, таща за собой Буяна. В ту же минуту заверещал свисток главного кондуктора. Загудел паровоз. Глебка в последний раз глянул вниз. Шилков всё ещё стоял возле паровоза, держась за поручни вертикальной лесенки, на которую помогал взобраться Глебке. Когда паровоз дал свисток, Шилков со вздохом опустил руку и сказал дрогнувшим голосом:
- Эх, счастливец ты. Мне бы туда...
Он тоскливо поглядел на рельсы, бегущие туда, на юг, к фронту и дальше - к Вологде, к красной Москве...
Паровоз запыхтел и тронулся с места. Мимо поплыли вокзальные строения. Потянулся бесконечный забор, огораживающий военные склады пригородной Бакарицы.
На станции Исакогорка поезд ненадолго остановился. Как раз в ту минуту, когда подошёл поезд, из белого здания станции вышел какой-то иностранный офицер в шинели с выдровым воротником. Глянув на него, Глебка вдруг вспомнил, что на офицерах, которых он недавно заметил на архангельском вокзале, надеты шинели с такими же вот воротниками...
И едва Глебка подумал об этом, как его словно осенило. Он вспомнил двух офицеров, одетых точно так же. Это было там, возле горы. Ну да, именно их он и видел в Архангельске. Один - розоволицый с трубкой в зубах и другой долговязый, который осенью приходил в Ворониху... Значит они тоже в этом поезде едут...
При мысли о неприятных попутчиках Глебка озабоченно нахмурился. Озабоченность эта, впрочем, скоро прошла. Уж очень ясным и свежим было зарождающееся утро, и душа Глебкина светлела вместе со светлеющим небом. Паровоз быстрей побежал вперёд. И вот он уже мчится среди полей и лесов. Уже далеко-далеко позади Архангельск, и с каждой минутой всё ближе фронт, всё ближе рубеж, за которым лежит земля, завещанная его батей... Уже давно рассвело. На полях, на деревьях, на телеграфных столбах, на плывущих обок проводах висит мохнатый морозный иней. Небо стоит высокое, бледно-голубое, выцветшее от морозца. С одного края оно обведено понизу нежной розоватой каймой. И под этим розовеющим небесным поясом, над синими зубцами леса мерцает яркая утренняя звезда. Поезд, громыхнув на стрелке, делает некрутой поворот и идёт прямо ей навстречу.
