Его сестра Марина варится в кипящем котле своих подружек, мальчиков, моды и школьных забот.
А между ними Обри. Мой средненький. Зажатый между требующим особого обращения братом и подростком-сестрой, на данный момент воспринимающей его исключительно как помеху. Обри мой самый чувствительный и сознательный ребенок.
В этом году его учительница сказала мне: «У вашего Обри старая душа». Ее слова едва не разбили мне сердце. Ведь старые души — это мудрые души. Они впитывают все, что происходит вокруг.
Обри первый (и пока единственный) из моих детей, кто прямо спросил о моем состоянии.
А еще он первым без всякой подсказки предложил мне помощь. Когда мне стало трудно ходить, он шел со мной рядом, чтобы я могла опираться рукой на его плечо.
Он часто проверяет, все и у меня в порядке, — высунет голову из задней двери дома и, завидев мое кресло, припаркованное под крышей хижины, во весь голос вопит:
— Мам, ты как?
Может быть, в этом и проявляется его «старая душа». А может, все дело в том, что пару раз он видел меня в довольно жалком положении.
Как в тот день, когда, вернувшись с Юкона, я поехала за ним в школу. Возможность, которая появилась с тех пор, как я оставила работу, и которой я очень дорожила. В тот день я приехала рано и зашла в здание школы, чтобы посетить туалет. Идя по безлюдному коридору, я вдруг поскользнулась и шлепнулась прямо на спину.
Я подергалась, словно жук, пытаясь встать. Не смогла. Стала думать, что же делать.
И тут откуда ни возьмись появились Обри и еще какой-то мальчик.
— Мама! — закричал сын и подбежал ко мне, но прежде он украдкой глянул, смотрит ли тот мальчик.
Тогда я впервые поняла, что мое состояние смущает сына.
Мальчик пошел дальше, а Обри попытался поднять меня — схватил за подмышки и стал тянуть вверх, ставя на ноги.
— Тпр-ру-у, Нелли! Не так шибко, — взмолилась я. — Дай хоть дух перевести.
Его карие глаза были широко распахнуты.
— Не беспокойся, — сказала я. — Все в порядке. Готов?
Он попробовал еще раз и чуть не упал. Я засмеялась, и он рассмеялся тоже.
— Ладно. Помоги мне перевернуться и встать на четвереньки. Я подползу к двери, ухвачусь за ручку и встану на ноги.
Добравшись до двери, я велела ему взять меня за пояс брюк сзади и тянуть.
— Вот так, правильно. Ну-ка, подпихни меня как следует!
Сработало. Я встала. Дошла до туалета, а потом покинула школу в сопровождении сына, для равновесия положив руку ему на плечо.
Несколько дней спустя, когда мы так же выходили с Обри из школы, подошла какая-то женщина и брякнула:
— Что это с вами приключилось?
Не будь рядом Обри, я бы ответила: «Это с тобой что, дура?»
Потому что мне было неприятно и обидно. «Как же я должна выглядеть, — подумала я, — чтобы посторонние говорили мне такое?»
После того случая я села и написала учителям Обри и Уэсли по письму. Они видели, как я спотыкаюсь и как у меня заплетается язык. И я хотела, чтобы они все правильно поняли. У меня нет проблем с алкоголем. Я больна.
А потом я перестала забирать детей из школы. Вместо меня это стал делать папа. Еще раз мне пришлось просить помощи. Еще одно дело, которое я больше не могла делать сама.
Я даже не догадывалась, до чего мне будет недоставать этой возможности.
И вот шесть месяцев спустя я снова волнуюсь, что подвожу Обри.
Я всегда устраивала большую суматоху по поводу дней рождения. Покупаю декоративные ленты двух-трех цветов, и ночью мы с Джоном натягиваем их от люстры ко всем четырем углам комнаты. Ребенок просыпается под разноцветным пологом.
В этом году я уже не смогла доставить себя в «Пати-Сити». А Джона попросить забыла.
Обри проснулся в обычной комнате.
Потом еще торт. Я всегда покупала особые торты, покрытые шелковистой помадкой или глазированные шоколадным кремом. Или пекла свой, он выходил не таким красивым, но не потому, что я не старалась. В прошлом году я достала насадки и кондитерский мешок и нарисовала на домашнем торте симпатичную каемочку.
День рождения Обри праздновался в местном водном парке, прямо на ярком флоридском солнце. К обеду каемочка растаяла и потекла с торта, как пот. В конце концов Обри и ватаге его десятилетних друзей пришлось вычерпать ее ложками.
В этом году на торт у меня уже не было сил. И тут на помощь пришла Стефани: она взяла Обри и поехала с ним в магазин. Он выбрал торт со смурфами. Да-да, со смурфиками. Этакий айсберг из голубого крема. Стефани приготовила ему на обед стейк, а я пока соснула на пару с Грейси.
Вечером мы собрались вокруг торта с подарками. За несколько дней до этого я перешла на новый айфон, а старый решила подарить Обри. Марина на свой одиннадцатый день рождения получила новый телефон, дешевенькую модель. Я подумала, что старый тоже хорошо, тем более что Обри получает куда более сложный агрегат, чем когда-то его сестра.
Мы спели «Happy Birthday» и отведали голубого торта, так перемазавшись кремом, что стали походить на покойников с синими губами.
Обри развернул телефон, который лежал в магазинной упаковке. Подарок ему понравился. Он тут же принялся вводить новые номера и эсэмэсить всем подряд.
Хм-м-м-м. Все еще ни одной жалобы? Похоже, я тут единственная, кому не хватает традиций.
Примерно час спустя Обри пришел ко мне в хижину:
— Посмотри, тут царапина. Это что, твой старый телефон?
— Да.
— Марине подарили новый!
— Но не айфон. Так что кончай ныть.
Он медленно побрел в дом и уже оттуда написал мне: «Спасибо».
На следующий день он был в гостях у друга и вдруг прислал мне СМС: «Ты о’кей?» — «Да», — ответила я. Тогда он прислал мне три символа, означающие: «Я тебя люблю». — «Я тебя тоже, сынок».
Милая Грейси, златоглазая наша девочка.
Пока мои дети продолжали, слава богу, жить своей нормальной жизнью, собака почуяла, что со мной что-то не так. В ту весну, когда я взялась за обустройство дома, она нервничала все больше и больше, пока наконец не отжевала завязки у лифчика от моего бикини. Туфли она грызла и раньше (причем предпочитала итальянские, они помягче), но одежду — никогда.
Когда дети были совсем маленькими, я клала им в колыбельку свою рубашку в пятнах грудного молока. Похоже, запах их успокаивал. Я подумала, может, и Грейси поэтому жует мои вещи?
Ну и пусть. Все равно купальник мне уже не понадобится.
Я решила расценивать такое поведение собаки как знак приязни ко мне. Ведь Грейси со всеми ее штучками ужасно забавна. Часто она единственный компаньон в хижине, где обычно лежит, свернувшись у моих ног клубочком. Или гоняется за ящерицами или белками — тоже очень мило.
Когда после обеда я ложусь вздремнуть, она вскакивает на кровать и лижет меня прямо в лицо. Да, ужас. Знаю. Но мне нравится.
Иногда она укладывается прямо на подушку, сворачиваясь клубком вокруг головы, а ее длиннющий язык свешивается вдоль моей щеки. Еще чаще она шлепается прямо на грудь, чтобы беспрепятственно лизать меня в лицо.
Шмяк! Шмяк! — стучит по кровати ее хвост, а она знай себе нализывает меня и в нос, и в щеки, придавив всеми своими шестьюдесятью фунтами так, что дышать нечем, и конца этому не предвидится.
«На помощь!» — зову я, но едва успеваю открыть рот, как ее язык тут же оказывается внутри.
Ф-фууу! Гадость! Это уж слишком, даже для меня.
Однажды Грейси так разошлась, что легла повыше, чтобы лучше прицелиться, и поставила лапу прямо мне на горло. Вот тогда мне и в самом деле стало нечем дышать, но сил, чтобы спихнуть ее, не было.
— Помогите! — прокаркала я. — На помощь!
Вошел Обри.
— Грейси! Ты что, душишь маму? — сказал он и оттащил ее за ошейник.
И вышел из комнаты по своим делам. Грейси тут же запрыгнула на кровать снова.
— Кыш! Кыш! — сказала я, но потом сдалась и позволила ей улечься.
Каждый вечер, когда дети еще не легли, Джон шаг за шагом провожает меня в нашу спальню.
Там он потихоньку снимает с меня одежду.
Сажает меня на горшок.
Чистит мне зубы.
Укладывает в постель.
— Хочешь еще что-нибудь?
— Приведи Грейси, — говорю я.
Она вскакивает на кровать рядом со мной. Сворачивается клубком вокруг подушки и лижет меня своим длинным языком в лицо. Я думаю об Уэсли, с которым она проделывает то же самое. Она укладывает спать нас обоих.
Однажды ночью я проснулась в гостевой спальне в северном конце нашего дома, довольно далеко от остальных спален.
Мне нужно было в туалет, но без посторонней помощи было не встать. Я позвала в темноте:
— Эй! Кто-нибудь!
Ответа не было.
Я подождала, когда наш шумный кондиционер завершит свой цикл.
— Алло! Алло! — снова позвала я, причем мой тихий голос становился тем громче, чем больше надувался мочевой пузырь.
