– Пусть делает что хочет. Я больше сил на него тратить не стану!
И вот, на четвертый день, когда уже прошло первое отделение представления, за кулисами появился Поддубный. Он не отвечал на вопросы других артистов, ничего не обещал. Просто переоделся в трико и стал заниматься с гирями.
– Тише, не вспугните его, – приказал синьор Труцци, когда ему доложили о произошедших изменениях.
Владелец прокрался и выглянул во двор цирка. Иван занимался сосредоточенно и даже, казалось, яростно, будто бы гири были живыми, и он с ними боролся. Подходить к Ивану итальянец опасался, боялся вновь увидеть пустые глаза, из которых улетучилась выжженная обманной любовью душа.
К выходу атлетов Поддубный явился сам. Взял и стал вместе с другими перед занавесом. Коверный вопросительно глянул на владельца цирка.
– Объявляй его первым… – шепотом посоветовал синьор Труцци.
И вновь под куполом цирка прозвучала фамилия Поддубного. Публика буквально взорвалась. Иван выступил не хуже обычного. Из-за занавеса за ним с улыбкой наблюдал синьор Труцци.
– Я же говорил, что все с ним будет хорошо, – шептал он себе под нос.
После выступления Поддубный выходил на поклоны, вел себя как обычно, но, оказавшись за манежем, вновь стал замкнутым. Он лишь поздоровался с владельцем цирка и пошел дальше. Синьор Труцци не стал его догонять, благодарить за выход или, наоборот, укорять за пропущенные выступления. Назавтра все места в цирке были, как и прежде, раскуплены, касса полна.
Однако через пару месяцев настало время поговорить. Синьор Труцци сам пришел к Ивану в номер. На его губах играла несколько льстивая улыбка.
– Доброго вечера вам, Иван Максимович, – начал он.
– И вам. Проходите, садитесь, – Поддубный взглядом указал на стул.
– Я очень доволен нашим сотрудничеством, – продолжил итальянец. – Срок вашего прежнего контракта истекает на следующей неделе. И я готов его продолжить.
На лице Поддубного не отразилось особой радости, а потому владелец цирка тут же добавил:
– Ваши гонорары, естественно, сильно возрастут. Сколько бы вы хотели за выступление? Называйте сумму, не стесняйтесь.
Иван поднялся, отошел к окну, говорил, не глядя на синьора Труцци.
– Дело не в деньгах. Я не буду у вас больше работать. Этот контракт с вами последний.
– Как это, не в деньгах дело? – изумился импресарио. – Может, я вас чем-то обидел?
– И обид у меня на вас нет, – пожал плечами Поддубный. – Не могу я здесь оставаться. Дураком себя полным чувствую.
– Это из-за Эмилии? – догадался итальянец.
Иван не ответил прямо.
– Не обижайтесь, синьор Труцци. Но решение мое твердое. Я ухожу.
– Надеюсь, не биндюжником в порт.
– В Киев подамся. Мне Дуров писал, чтобы приезжал. Меня там ждут.
– Могли бы и раньше сказать, – совсем расстроился синьор Труцци, прикидывая в уме, какие потери понесет его цирк. – Мы же не совсем чужие люди. Хотя я вас понимаю. Севастополь – это уже не ваш масштаб. Только давайте договоримся. Я хочу сделать для вас шикарное прощальное выступление. Чтобы о нем во всем городе говорили.
– Лишнее, – махнул рукой Поддубный.
– Для вас, возможно, и лишнее, но не для меня, – напомнил атлету итальянец.
Прощальное выступление Поддубного прошло с размахом. Публика долго не отпускала его с манежа. Были и букеты цветов, которыми просто завалили Ивана. На глаза у него наворачивались слезы. Он любил здешнюю публику, ощущал, что и она любит его. Но в Севастополе слишком многое напоминало ему об Эмилии и о ее коварной измене.
Синьор Труцци даже начало представления перенес так, чтобы люди прямо из цирка могли провести Поддубного на пароход. Иван Максимович стоял на палубе и махал рукой, а на берегу собралась большая толпа. На несколько секунд хриплый гудок заглушил крики, и пароход отошел от стенки.
– До свидания! – крикнул Поддубный, прощаясь еще с одной страницей своего прошлого.
Усы, папаха, бурка и кинжал. Что делать борцу на трапеции под куполом цирка? Порхающий ангел. Этот мужчина будет моим мужем! «Звонок», который не все услышали. Смертельный номер и его последствия. Телеграмма из Петербурга.
В Киев Иван приехал из Одессы уже поездом. На вокзале его встречал один Анатолий Дуров. Этот город Поддубному еще предстояло завоевать, покорить своим мастерством здешнюю публику. Носильщики бегали по перрону, стремясь заполучить самых состоятельных пассажиров.
– Барин, позвольте багаж донести, – приостановился возле обнимавшихся Поддубного и Дурова один из них.
Иван хотел отказаться, но Анатолий остановил его.
– Позволим, позволим.
Иван поднялся в вагон вместе с носильщиком. Последний уставился на двухпудовые гири, уже жалея, что остановил свой выбор на этом пассажире.
– Ты чемодан бери и саквояж, а это я сам понесу, – Иван подхватил гири и направился к выходу.
Люди провожали Поддубного веселыми взглядами, когда он шел со своим «багажом» к стоянке извозчиков.
– Мы сразу к Артему Александровичу поедем на квартиру, – предупредил Дуров. – Так он просил.
– Неудобно как-то сразу с дороги к самому Никитину.
– Это ему решать, что удобно, а что неудобно, – улыбнулся Анатолий. – На то он и Никитин. Нас с тобой ждут.
Фамилия братьев Никитиных была на слуху не только в Киеве, но и во всей Российской империи. Они создали настоящую цирковую империю. Трое братьев: старший Дмитрий Александрович, средний Артем Александрович и младший Петр Александрович – знали о цирковом искусстве не понаслышке. Их отец Александр Никитин, будучи крепостным крестьянином, в 1850 году получил от помещика вольную и стал шарманщиком. Сыновья повсюду сопровождали его, как говорилось в те годы, «газировали» с отцом. А потому к началу их собственных выступлений в цирке у каждого из братьев уже сложилось собственное артистическое амплуа. Дмитрий был атлетом и солировал на балалайке, Артем был жонглером и одновременно выступал как клоун в маске Иванушки-дурачка, Петр – антиподистом, шпагоглотателем, гимнастом на трапеции. Все заработанное они вкладывали в собственное дело, понимая, что в России нет цирка в классическом понимании, а есть только балаган. Владельцы цирковых трупп и заведений, а были они в основном иностранцами, по большому счету, стремились лишь урвать прибыль, не вкладывались в строительство зданий, подготовку артистов. Делали так, поскольку потом – в старости – планировали вернуться в родные края. Никитины же сами были из России и никуда уезжать не собирались.
До них цирковые здания представляли собой простой шатер, сколоченный из самых дешевых необрезных досок, так называемой «лапши», которые оббивали фанерой от чайных ящиков, а покрывали в лучшем случае парусиной или же старой мешковиной. Манежа в прямом смысле не существовало, имелась примитивная сцена. Освещали ее «лампами-молниями», они же служили и для обогрева, на них же артисты готовили себе еду.
