как раскланиваться, о чем болтать с образованными литературными дамами? Может, их нужно развлекать изысканными любезностями? С потолка, что ли, я их наберу? Ну, да и она — фея! Черная, как ворона, а нос больше моего. Э, плевать! Кто-то мне говорил, что чем чудорезней ведет себя талант, тем это считается оригинальней. Хоть на голове ходи, скажут: «Какой непосредственный!»
Ша! А что, если Болотина потешалась над моим костюмом? Проклятое безденежье, когда оно у меня кончится? Я донашивал «горьковский» костюм, и в каких переделках он только не побывал! Борта пиджака загибались, как собачьи уши, штаны на коленях отдулись пузырями, на заду ж лоснились будто зеркальные. Казалось, сияние славы приходило ко мне совсем с другой стороны, чем к другим писателям. Отлично выглядели только наваксенные носки желтых туфель. Когда я стоял, нельзя было предположить, что у туфель прохудились подметки. Ничего! Скоро отхвачу кучу денег и приоденусь. Пора и внешне походить на писателя, а то многие не верили, что я автор оригинальной повести.
Где бы ордер раздобыть? В России только еще завершилась сплошная коллективизация, гремела пятилетка и ощущалась острая нехватка всего: хлеба, сахара, мяса, одежды, обуви. Распределяли их скупо, по талонам. Лишь у ответственных работников в лимитных магазинах, говорят, можно было купить, чего душа пожелает — от полудохи до шелковых носков. Однако вход туда для рядовых, как я, был наглухо закрыт. Ну, да абы получить гонорар, а там можно сыпануть на Сухаревский рынок.
III
Как приходит известность? Я считал так: просыпаюсь в один день, город за окном шумит, как осенний бор. Люди, запыхавшись, бегают по книжным магазинам, киоскам, спрашивают у продавцов: «Есть «Карапет»? Тоже раскупили? Ах, ах! Может, найдется хоть один экземплярчик? Умоляю вас, поищите». Вступают друг с другом в разговоры: «Мне, знаете, повезло, успел схватить у перекупщика за двойную цену. Спешите. Превосходная повесть!» И тут кто-то замечает: «Да вон сам автор. Смотрите, смотрите! Какое умное, вдохновенное лицо. Новая звезда в литературе. И, представьте, скромный».
А в это время я, бросая проницательные взгляды по сторонам, с печатью высокой думы на челе, прохожу по тротуару: наблюдаю жизнь.
Однако этот успех только ожидал меня впереди, книга еще не вышла. Тем не менее в издательстве меня уже стали замечать совершенно незнакомые люди. Влиятельный член редсовета, известный критик Натан Левик, при встрече морщил в улыбке мясистые губы, ласково-покровительственно совал красную волосатую руку. Был он крепкий, сутуловатый, с проницательным, чуть насмешливым взглядом. Одет в темно-серый, хорошо сшитый костюм, с черным в крапинку галстуком.
— Вас тут искали, Виктор, — встретил он меня два дня спустя после начала работы с Болотиной. — Для молодых литераторов придумали новое мероприятие. Вы, наверно, заметили, что в основном мы учим молодежь мероприятиями? Так вот, решили десяток наиболее способных пареньков прикрепить к маститым мастерам слова, чтобы те вас подучили… передали опыт. Надеюсь, вы довольны?
— Еще бы. Рад… понятно.
— Так к кому бы вы хотели пойти в «подмастерья»? Кто из современных прозаиков вам больше по вкусу?
Нравились мне очень многие: Бабель, Всеволод Иванов, Алексей Толстой, Зощенко, Александр Яковлев. Разве всех перечтешь? Но недавно я прочитал роман «Кража». Принадлежал он перу Иллариона Углонова, тоже всероссийской известности, члену редколлегии журнала «Новый мир».
«Толстенный романище, — рассуждал я. — И главное, про блатных. Может, и Углонов пришел в литературу «со дна», как Горький, Свирский, я? Тогда «Карапет» ему наверняка понравится».
Я назвал фамилию Углонова.
— Договорились, Виктор, — заключил Левик. — Значит, мы отправляем ему рукопись «Карапета». Затем вы созвонитесь по телефону, и Углонов назначит вам встречу. Общение с таким крупным стилистом, несомненно, даст вам весьма многое.
Вот что значит понравиться маститому критику: выдвигает.
Предстоящая встреча со знаменитым писателем здорово меня взвинтила. Я очень жалел, что еще не получил гонорар и не могу явиться к нему в достойном виде. Хорошо бы в макинтоше, в серой лохматой кепке, какую я видел на одном моднике, с дымящейся сигарой во рту — а-ля черт побери! Не мешало бы еще золотые часишки на руку. Чтобы Углонов сразу увидел — из молодых, да ранний. Вдруг глянет на мой костюмишко и примет за какую-нибудь бездарность? Хоть бы рубаху купить новую.
Редактирование «Карапета» требовало моего присутствия в Москве. Не ездить же всякий раз из деревни за сто двадцать километров? На одних билетах прогоришь. Да и вообще подающему надежды таланту нельзя закапываться в глуши. Беседы с такими, как я сам, молодыми писателями, литературные вечера в ФОСПе, творческие дискуссии известных мастеров слова заставляли меня по-новому смотреть на искусство. И, посоветовавшись с женой (она верила в мою даровитость и никогда не перечила), я решил на время сменить тишину Колоцкого монастыря на толкотню и гул столицы.
Ночевать по общежитиям у друзей удавалось не всегда: там и без меня находились бездомные любители чужих коек. И я по дешевке, за тридцатку в месяц, снял угол у новых родственников старшей сестры Лиды. Лида вышла замуж за москвича-монтера и с новорожденной дочкой жила у свекрови в Малом Гнездниковском переулке, недалеко от Тверского бульвара и «Советской литературы».
«И до издательства рукой подать», — думал я, весьма довольный, что так устроился.
Квартира была подвальная, с двумя небольшими зеленоватыми окошками, выходившими во двор. Лишь верхние стекла окошек поднимались над землей; в пасмурную погоду в комнате и днем горело электричество.
«Угол» мой состоял из продавленного дивана с жирной протертой обивкой и выпирающими пружинами. Ложась спать, я клал в изголовье ботинок. Иногда ночью по мне пробегали крысы, я вскакивал, как очумелый, и ботинком запускал им вслед.
Чуть свет меня будил плач трехмесячной племянницы, резкое шипение примусов за дверью в кухне, едкий щекочущий пар с запахом щелочи, мыла, грязного белья, крикливые женские голоса. Свекровь Лиды подрабатывала стиркой, и это было предметом ее ежедневных стычек с соседками по коммунальной квартире.
Я вставал, бежал в уборную умываться.
Сестра старалась подсунуть мне вчерашнюю картофельную котлету. Дородная свекровь хмурилась. Я знал, что Лиде живется не сладко, отказывался и уходил «завтракать в молочную». Купив в булочной по карточке хлеб, я бродил глухими переулками, отщипывая по кусочку, незаметно бросая в рот. Конечно, в таких прогулках было некоторое преимущество: я имел время обдумывать замечания редакторши по «Карапету», сюжеты будущих рассказов. Зато это лишало меня горячего чая и работы в утренние часы.
Вернувшись в полуподвал, я поспешно садился на «свой» продавленный диван, раскладывал на углу стола рукописи, ставил чернильницу-непроливашку и начинал упорно скрипеть пером.
Меня всегда мучили десятки неразрешимых вопросов. Как строить сюжет
