Все это словно специально придумано, чтобы проиллюстрировать процитированную выше характеристику, данную более шестидесяти лет назад умным, информированным, но не вполне свободным от влияния идеологии ученым. В наши дни, когда историк менее ею связан, можно было бы ожидать и более мягких оценок. Факты смягчению, однако, сопротивляются, причем настолько, что историографы новой волны не только не обеляют, но, напротив, подчас обогащают отрицательные характеристики предшественников оригинальными наблюдениями. Так, современный исследователь Н.С. Коре-панов полагает, что высказывания о «старом» Никите Демидове уральских мастеровых и заводских управителей позволяют говорить «о грубости его и способности легко отказываться от данного слова, о сохранявшихся до конца жизни маргинальных замашках и всегдашней готовности на провокацию»[290].
Но, способный быть жестким и в общении с равными, тем более со стоявшими ниже нередко выбиравший именно этот стиль взаимодействия, с прочими Никита при необходимости мог показать и владение наукой компромисса. Присматриваясь к его поведению в конфликтных ситуациях (часто более отчетливо раскрывающих личность), замечаем, что в некоторых случаях он ведет себя более гибко, чем молодой и (потому?) горячий Акинфий. Возьмем столкновение с Татищевым.
Акинфий его обостряет, приехавший же Никита налаживает довольно сносные отношения[291]. Что скрыто за этим? Более мягкий характер или свойственное возрасту снижение энергетики? Возможно и второе. За 20 лет до истории с Татищевым в совершенно аналогичной ситуации с воеводой Калитиным он, приехав на помощь к Акинфию, ситуацию, напротив, обострил.
Кроме прижизненного портрета Никиты сохранился еще один, посмертный, способный рассказать о нем тоже немало интересного. Портрет словесный, его запечатлела эпитафия.
На ныне утраченном надгробии Никиты Демидова, существовавшем некогда в Николо-Зарецкой церкви Тулы, была помещена надпись, в XIX веке скопированная и тогда же несколько раз изданная. Из нее узнаем, что Никита Демидов в вечное блаженство преставился в 9 часов 20 минут пополудни на Тульских своих заводах. Погребен был в 20-й день ноября[292].
Обратим внимание на место смерти. Никита много ездил, но скончался на родине. Бывал в разных местах — от простой кузницы, где в юности работал молотобойцем, до царского дворца, где обедал с монархом. А умер — на заводе[293].
Отвлечемся, указав на еще один относящийся к той эпохе источник, содержащий любопытное упоминание, касающееся погребения Никиты. В надписи на 53-пудовом колоколе, отлитом в Москве в 1728 году мастером Иваном Моториным «по обещанию и по приказу» вдовы Никиты Евдокии Федотовны «для вечнаго поминовения супруга ея», были несколько неожиданные для подобных текстов слова: «А мысль свою он желает в вечном успокоении пребывать до втораго Христова пришествия в Сибири близ Невьянских железных и медных ево заводов на Высокой-Горе, нарицаемой Шуралинской»[294]. Напомним, что Шуралинский завод (первый самостоятельно построенный Никитой на Урале) находился в пяти верстах от Невьянского. Так где же — в Туле или на Урале — желал покоиться Никита Демидов? И.Ф. Афремов, опираясь, может быть, на слышанные им предания, упоминает, что Никита скончался, «возвратясь больным с своих уральских заводов»[295]. Отметим в этой связи уральское о нем предание: «Вот больной уж сильно, ходить не мог, а попросил, чтобы положили его на носилки и пронесли по его имению. Понесли его, а он так жадно смотрит кругом, а потом поставили его на пригорок, носилки-то, а он и сказал: "Все это мое было" — и развел руками»[296]. Если отбросить следующие далее размышления и предположения рассказчика («Ну, а не взял же на тот свет с собой. А думается, если можно было бы, то и мертвый он с добром своим не расстался»), увидим печальную сцену, в центре которой человек, всю жизнь трудившийся, строивший, а теперь отрываемый, нет, не от богатств — от Дела всей его жизни. Конечно, он жадный, но это жадность скорее к жизни и творческому труду.
В тексте эпитафии жизнь Никиты разделена на две части. Первая — охватившая от рождения три четверти отведенного ему жизненного срока: время, когда он, «имея жительство в Оружейной слободе и железных Тульских заводах, именовался чином до 1707 года[297] кузнец оружейнаго дела мастер. И в таком чину был 51 год». Часть вторая начинается, когда переросший этот «чин» Никита был «за знатную его службу, за неусыпный его труд в произведении как железных и медных, так к пользе всему нашему Российскому государству многих воинских и прочих припасов, и кованнаго железа, именным указом в каммиссары пожалован». В статусе комиссара пролетела еще одна, последняя четверть земного срока — Никита «был в том чину даже до часа смертнаго»[298].
Как видим, в эпитафии, словесном его портрете, Демидов представлен человеком знатной службы и неусыпного труда. Плоды труда — железные и медные «припасы», собственно железо. Если надпись хотя бы отчасти выражает представление о себе самого Никиты[299], получается, что именно этим гордился он, умирая. В этом, а не в заводах (из уральских ни один не упомянут!) видел важнейшую свою «пользу всему нашему Российскому государству». Этим похожий на старообрядца старик хотел запомниться потомкам.
Кем сочинялась эпитафия, неизвестно, а вот нижеследующее — несомненный текст Никиты Демидова. Это фрагмент из его доношения в Берг-коллегию, поданного в июне 1720 (?) года.
«А в Сибири то железо промышляют они на государево[й] земле и лесах. А когда те заводы в Сибири заводили, то к строению и размножению тех заводов и для того железного промыслу призывали многих, токмо охотников не было и доныне». (Ну, это, положим, не совсем так. Вызывались охотники. Демидов немало потрудился, их отваживая.)
«А хотя и многия охотники есть (так-то вернее. — И. Ю.), только вступают в те промыслы, где есть готовыя заводы и ко многим крестьяном, и желают быть хорошим помещиком, а не промышленником.
А такого охотника не изыщется, чтоб хто обыскал руды медныя и железныя, и вновь бы собою заводы заводил и строил, как он (то есть сам Демидов. — И. Ю.) там, в Сибири, многие заводы великие собою заводил и построил, и умножил на тех заводех железо на государевы потребы, и х каробельным делам, и на продажу».
Дальше про трудности, про медленное обращение капитала: «И за сими объявлении, как Берг-каллегия изволит разсудить, чрез тяжкие труды, и убытки, и волокиты оной им промысл достаетца».
