– В какой семье вы воспитывались?
– Мой папа умер очень рано, и мы с мамой жили в семье дяди. Саак Мирзоевич Тер-Габриэлян был двадцать седьмым Бакинским комиссаром, председателем Совнаркома Армении, а затем перебрался в Москву, где занимал должность постоянного представителя Армянской республики в столице. Он был преданным революции и партии человеком, дружил с Кировым и Орджоникидзе. Эти, а также многие другие известные личности часто бывали в нашем доме, и я с трепетом и волнением слушала их беседы, споры и обсуждения. Но однажды этому настал конец. Саака Мирзоевича арестовали, при обыске избили бюстом Ленина, а потом без суда и следствия расстреляли. Как известно, погибли и Киров, и Орджоникидзе. Меня вызывали в комитет комсомола, собирались исключить из своих рядов, требовали отречься от родственников. Но, слава богу, ни меня, ни маму не тронули. Не знаю почему. Может быть, повлияло письмо Сталину, которое я – наивная девочка – опустила в ящичек у Троицких ворот, ведь когда-то и он был близким другом дяди, а бабушка мыла ему голову. Надо ли говорить, какие потрясения, унижения и страхи пришлось пережить нашей семье? Потом дядю реабилитировали. Но что толку, когда человека не стало? Когда Берия арестовали, мама дала телеграмму мне в Харьков, где театр гастролировал: «Негодяй расстрелян». Но воспитание все же у меня осталось старое. Я до сих пор не могу поверить, что Ленин был таким, каким его сейчас выставляют. Не могу слышать о нем гадости.
– Вы помните всех своих режиссеров?
– Обязательно! Всех до единого! Уже на третьем курсе я начала работать с Всеволодом Мейерхольдом. Он ставил «Доходное место», где я играла Кукушкину. Потом к нам пришел МХАТ второй, и в руководстве начались какие-то разногласия, что-то затевалось против Чехова, все стали расходиться по разным театрам. И в 27-м году к нам пришли Дикий, Пыжова, Бабанова, Зубов, и началась новая волна в моей жизни. Новые люди, новые творческие мысли. Как великолепен был Остужев в роли Отелло! Ведь он был глухой, ничего не слышал, но знал всю пьесу наизусть. Только иногда суфлерша что-то пальцами показывала ему. Но мы были заворожены! С Алексеем Дмитриевичем Поповым я встречалась в четырех пьесах. Такого режиссера еще поискать надо! Он знал характер актера, любил его, а не кричал на всех подряд. Это очень важно. Попов знал, что я очень стеснительна, и делал все замечания мне на ухо. О его версии «Ромео и Джульетты» писала вся столичная пресса. Я Кормилицу играла… Довоенный период был самым счастливым в моей жизни, поскольку работали великолепные режиссеры и удивительные партнеры. А что еще актеру надо?!
– Насколько я знаю, во время войны вы оставались в Москве и, одна из немногих, продолжали работать в театре.
– Не совсем так. Когда началась война, театр эвакуировали в Ташкент, где продолжалась активная работа над постановками новых пьес. Я тоже уехала, но заболела амебной дизентерией, и меня вернули в Москву лечиться. Здесь я начала играть в Театре драмы – это был единственный в столице коллектив, где работали все оставшиеся актеры и режиссеры во главе с Горчаковым. А Театр революции, когда вернулся, слился с Театром драмы и стал называться Московским театром имени Маяковского. В конце войны к нам пришел Николай Охлопков. С ним мне не очень везло на роли. Он уделял много внимания актерам своего бывшего Реалистического театра, очень их любил и нежно к ним относился. Он вырастил и Немоляеву, и Лазарева, и Мизери, и Марцевича, и Козыреву. Ставил интересные спектакли, с выдумкой. Охлопков дружил с актерами, собирал их у себя на даче. А вот сменивший его Гончаров актеров не любит. Ему не о чем с ними разговаривать, он не дает рта раскрыть. С Гончаровым я работать не могу. Это каторга. Наша профессия – не бухгалтерия, не у станка стоять, – это психика, это сердце, какая-то свобода творчества… А с Гончаровым нет свободы, и все актеры это чувствуют. Все наши так называемые звезды заштампованы.
– Неужели за столько лет вы ничего достойного у Гончарова не сыграли?
– Могу назвать только «Дети Ванюшина» и «Закат». Было очень интересно, в первую очередь, благодаря Евгению Леонову. Он был удивительно нежным актером. Я не привыкла к шуму, крику, ругани, мне было очень тяжело, будто меня в железо сковали. Но Леонов меня успокоил, и получился очень хороший спектакль «Дети Ванюшина». И все равно в итоге Леонов ушел от Гончарова в «Ленком».
Последние десять лет я работаю с Таней Ахрамковой. Интересный режиссер! С ней всегда спокойно, никогда не нервничаешь, и, очевидно, от нее ко мне идет какой-то заряд! Она пару слов скажет, и ты уже живешь от репетиции к репетиции, от спектакля к спектаклю, и тебе интересно. Публика любит ее спектакли, и к ней тянутся актеры. Она в нас раскрывает что-то новое, когда другие штампуют одно и то же.
– А в себе вы раскрыли что-то новое?
– Безусловно! В последнем спектакле «Забавы Дон Жуана» я начала работать по заведенному шаблону. Как в свое время у Никиты Михалкова в «Пяти вечерах», где я играла соседку. Перво-наперво накрутила бигуди, нацепила халат и все такое… И Михалков вызвал меня на беседу: «Вы армянка?» – «Армянка». – «Армянский знаете?» – «Плохо…» – «Давайте учить, искать образ!» – и переключил меня совсем на другую волну, на другой характер, увел от штампа. Помните восточную бабушку, которая все время ходит по квартире, громко разговаривает и дымит папиросой? Так и Таня, она мне советует: «Ты это не делай, это все известно и скучно». И вот я уже танцую испанский танец! И зал реагирует. Главное, чтобы была радость творчества, чтобы интересно было приходить и репетировать. А уж от спектакля к спектаклю начинаешь что-то новое добавлять, и эпизод уже округляется. Ведь чем он сложен? Эпизод – крупица, и его или можно сделать хорошо, или создать пустой номер. С Ахрамковой все получается. Как она это делает – черт его знает.
– Вы свою стеснительность побороли?
– Да. Сколько ж можно стесняться? Сейчас я успокоилась и даже в день премьеры не волнуюсь. Но главное, мне не страшно стало пробовать. Если я пошла не туда – Таня мне скажет. Еще раз не туда – опять поправит. А в этом и есть смысл нашей работы, мне радостно стало жить! Пусть у меня всего два спектакля, но мне интересно на них ходить, подавать себя публике. Я, в общем, на жизнь не жалуюсь. Страшно сидеть и ничего не делать, а время проходит. А сейчас оно у меня и вовсе летит! Хотя я и борюсь с паспортом.
– Как?
– Я его просто спрятала, и все. Ну и плаваю! Каждый день – в бассейн, даю стометровочку!
– Нина Мамиконовна, ваше амплуа определилось сразу?
– А куда деваться? Характерная актриса, армянка, старуха… А на другое я и не рвалась. На героиню, безусловно, не тянула. В общем-то, мне все интересно, потому что это работа. В любом эпизоде я довожу свой образ – порой очень мучительно – до завершения, чтобы попасть в яблочко. В «Забавах Дон Жуана» у меня три роли, три выхода, и пришлось очень сильно помучиться, чтобы спектакль пошел легко. Зато как это интересно! Большие роли у меня тоже были, но чаще – в проходных спектаклях. То режиссура подводила, то пьесы попадались слабые. А в целом я свое место знаю, я актриса эпизода. Из этих эпизодов и сложилась вся моя театральная жизнь.
