Я видел экранизации Юрия Кары и Анджея Вайды. Это неинтересно. Вайда, по моему ощущению, просто не понял Булгакова. Я не имею права оспаривать великого режиссера, но это не его дело было. И не дело Кары. Его картину помогал снимать мой товарищ, продюсер. Фильм лежит у товарища под одеялом, и он его никому не показывает. Он пробовал его перемонтировать, предлагал сделать это большим режиссерам — все отказывались, даже за большие деньги. И никакой мистики в этом нет.
Мистика начнется, когда пресса приступит к обсуждению картины. Вот тут-то начнется и шабаш, реальный бал Сатаны. А когда мы снимали, никакой чертовщины не было. Говорю об этом как очень суеверный человек. Актеры все суеверны. Есть артисты, которые из-за этого даже отказываются от больших ролей. У нас в театре был актер, которому Марк Захаров поручил сыграть роль предателя в спектакле «В списках не значился». Очень хорошую роль. Он, пожилой человек, пришел к Марку Анатольевичу и сказал: «Я воевал, я не могу играть предателя». Но это же профессия! Я, например, с удовольствием сыграю Гитлера, если предложат. Правда, ростом не вышел. Сыграть такую личность! Что вы.
Почти уверен в том, что зритель благодарно примет «Мастера и Маргариту». У Бортко такое бережное отношение к Булгакову, что, мне кажется, все останутся довольны.
…В последнее время перед съемками мне всегда хочется как-то изменить себя, свой внешний вид. Потому что сейчас смотришь сериалы, и на всех каналах одни и те же артисты, причем в одних и тех же пиджаках, с теми же прическами, все одинаковое, только играют разные роли. До смешного дошло. Чтобы это как-то изменить, необходимо желание. Ну, а вообще, это, конечно, профессия. Чем шире твой актерский диапазон, тем интереснее жить. Зачем же все время играть одного и того же человека? Для чего тогда нужна профессия, если все время выходить с умным видом или, наоборот, с дурацким лицом…
Я люблю такие роли, чтобы было что играть. Чтобы сценарий был интересный. А хорошие это персонажи или плохие, вовсе не важно. Вот сейчас я играю князя в «Полонезе Кречинского». Мои непосредственные партнеры — два великих артиста Алексей Петренко и Богдан Ступка. И текст роскошный, и еще два таких партнера сумасшедших… Это же счастье — играть с такими «зубрами»…
Скучные роли — это то, что я никогда себе не позволю. Пусть будут плохие или хорошие герои, только не скучные… Вот недавно смотрел нового «Золотого теленка». Ну, мухи же дохнут, так это скучно… Актерам скучно играть, режиссеру скучно режиссировать, оператору скучно снимать. Ну как можно снять «Золотого теленка», чтобы ни разу не улыбнуться?… Да надо просто ненавидеть это произведение…
У меня много самоограничений, в первую очередь они касаются профессии, но и в частной жизни они тоже есть. Во-первых, нельзя употреблять спиртные напитки на работе — ни в кадре, ни на сцене. Это табу. Еще, например, я знаю, что нельзя смеяться, издеваться над ролью, потому что роль обязательно тебе отомстит…
Хотя частенько случается так, что вся мистика и нечисть — это уже начинается после выхода картины. Когда критики начинают кричать: «О, мистика! Бал Сатаны…» Так было с историей экранизации «Мастера и Маргариты»… Мы снимали нормально. Был гениальный материал. Вообще, это моя любимая роль в «Мастере и Маргарите» — Коровьев. И я безумно счастлив, что сыграл эту роль. И мне очень нравится сама картина. Бортко свято относится к Булгакову, свято… И так серьезно все было… Поэтому есть и результат…
Артист должен подчиняться режиссеру. А как иначе? Надо обязательно подчиняться… Если, конечно, режиссер не идиот. Случается, конечно, и идиоты попадаются. Тогда подчиняться нельзя…
Скоро, даст бог, начну снимать свое кино. Это будет моя новая режиссерская работа: «Гиперболоид инженера Гарина», по роману А. Толстого. Есть наметки по актерам, но проблема: не могу найти Зою. Нет актрисы. Мне нужна Шерон Стоун — такой, какая она была пятнадцать лет назад, а ее нет. Честно говоря, после «Бременских музыкантов» я думал, что никогда больше не стану снимать сам. Это дикий труд. Это когда руки трясутся, ходишь, ничего не соображаешь… И зрение у меня тогда подсело, потому что у монитора сидел по несколько часов кряду. Это страшно. профессия режиссера, она жуткая.
Но потом проходит время, и что-то начинает тебя мучить. Что-то село в тебя — и начинаешь придумывать… А потом понимаешь: то, что ты придумал, никто, кроме тебя, снять не сможет. Поэтому сейчас пойду на второй эксперимент. И в первый раз все было примерно так же. Мне очень нравились «Бременские музыканты», и было обидно и непонятно, почему никто не снимает эту замечательную историю. Я придумал свою версию и снял. И знаете, мне не стыдно за картину. Тогда мой немецкий продюсер сказал мне: «Ты не вовремя ее снял. У тебя картина для семейного показа». А тогда был период такого безвременья. Вот если бы, говорит, картина появилась в Германии, где люди привыкли ходить в кино семьями, тогда был бы успех. И в Америке был бы успех. Мне даже предлагали это сделать, надо было вложить еще двести пятьдесят тысяч тогдашних долларов, и американцы забрали бы ее, переозвучили на английский язык и выпустили в прокат. Но я просто не нашел денег. Джон Дейли, продюсер «Терминатора» и «Последнего императора», посмотрев картину, сказал (это у них такая очень смешная форма похвалы): «Видны деньги». Для них это главный показатель.
Театр, конечно, это самое главное в моей жизни. Театр всегда важнее. Я много играю. «Варвар и еретик», «Плач палача», «Затмение». И еще в антрепризе. Театр — более живое дело. Можно сегодня так сыграть, а завтра иначе. Как захочешь. А в кино все как бы «одноразово». Один раз собрался с силами, и поехали: мотор-камера-стоп-снято. Все. И уже ничего не поправишь. А поправить хочется, почти всегда.
Сейчас в нашем кинематографе появилась этакая стойкая тенденция, такое движение в сторону европеизированного кино, и это обидно. Мы все время хотим «догнать и перегнать», тогда как у нас есть свое замечательное кино, есть талантливые режиссеры: Сережа Соловьев, Виктор Сергеев, Саша Буравский… Так нет. Надо обязательно снимать все эти «пиф-паф», надо, чтобы все обязательно прыгало, бегало. И что с того… Я на таких картинах засыпаю. Мне всегда говорят: «Там в конце будет ясно, что к чему». Но я не могу досмотреть картину до конца.
По моему убеждению, в России надо снимать так, чтобы была человеческая история, чтобы прочитывалась судьба человека. Чтобы обязательно были какие-то отношения. Вот первый «Крестный отец» был совершенно гениальный… Там были отношения внутри семьи: отец — сын, брат — сестра, было за чем следить. А вот третий «Крестный отец» делался ради «пиф-паф, ой-ой-ой»… и он провалился… Нам интересно, когда есть судьба, нам интересно смотреть за тем, что происходит с людьми. Не надо, чтобы все бегало, прыгало и летало… Впрочем, мы тоже повторяем эти ошибки. Первый «Next» — замечательный, второй уже похуже, третий просто скукотища, а от четвертого я отказался, сказал: «Все, хватит…»
