Интересная деталь автобиографии. Со всей очевидностью она должна работать на версию будущего психического нездоровья: с раннего детства болела и кружилась голова. Может быть, так оно и было, но нельзя исключить и того, что автор подстилает соломки, дабы впоследствии ссылаться на травмированную детскую психику. Или хватается за соломинку?
«Я плохо видел написанное на доске — врожденная близорукость, сейчас у меня очки: — 4,0. Я боялся спросить, что написано на доске, плохо различал — нервничал, плакал. Очков у нас и не было в те годы, нас не проверяли на зрение, а потом с возрастом боялся клички «очкарик». Очки я стал носить только с тридцати лет, когда женился.
Так как в школе я не усваивал материал со слов учителя — по рассеянности, а с доски — по слепоте, то усиленно занимался дома самостоятельно, по учебникам. Так появились у меня скрытность, уединенность, отчужденность.
Когда меня дразнили «скелет» и били, преследовали, я прятался в свой огород — ждал, когда вечером поздно придет мама с работы, плакал и мечтал, что придет мой старший брат Степан и меня защитит.
Слезы обиды душили меня всю жизнь. Я стеснялся даже того, что появился на свет.
1949 год — 13 лет, 6 класс. Вспоминаю, как в те годы, в холодной хате — каждый раз, когда оставался в одиночестве, — становился на колени перед иконой о углу и молился: «Господи, верни мне папу!» И в 1949 году мой отец вернулся с войны. Больной, с туберкулезом легких, харкал кровью, лежал, стонал. Нужно было хорошее питание, а его не было. У матери тоже были частые головные боли, но в колхозе не лечили. И не знали болезней в то время.
Отец воевал с 1941 года. Поставили в окопы с пустыми руками: «Вот жди, как убьют товарища, тебе достанется винтовка». Вырвались из окружения. Партизанили, уничтожали врагов чем попало. Попал в плен. Работал у немцев в шахте.
Освободили американцы. После освобождения подвергся репрессиям, так как, по сталинским канонам, мог работать на немецкую и на американскую разведку. Больного направили на лесоразработки в Коми АССР, затем — в Чувашию».
Таких биографий, таких судеб сотни тысяч. Правда, о своем отце Андрей Романович пишет несколько схематично, как-то не от души, а по-книжному, и порой возникает ощущение, будто легенда придумана недавно, уже после того как ее автор стал подследственным. И на суде отец то и дело возникает в репликах обвиняемого как-то странно, точно сошел с лозунга или плаката: мы с батькой всю жизнь боролись за победу коммунизма во всемирном масштабе… мы с батькой как заспиваем «Распрягайте, хлопцы, кони…»
Могло быть и так.
«1950 год. Старался в учебе опережать товарищей. Участвовал в художественной самодеятельности. Правда, в коллективных формах — хор, литературно-музыкальный монтаж. Был редактором стенной газеты во всех классах. Оформлял всю документацию пионерского отряда, потом — комсомольской группы. В школе допоздна чертил пособия по разным предметам.
год. Закончил семь классов нашей семилетки. Летом работал в колхозе. Хотел поступить в ремесленное училище. Но не приняли по состоянию здоровья — худой и слепой. Я очень переживал».
Кажется, он решил бить на жалость. Знавшие его в раннем юношестве — односельчане, школьные товарищи — в один голос утверждают, что парень он был физически крепкий. Прозвище носил такое: Андрей-сила.
Что же до пионерско-комсомольской одержимости — нет причин сомневаться.
«Открыли впервые у нас восьмой класс, и я пошел в 8-й класс в родной школе. В одиночестве постоянно читал в витрине газету «Правда» возле конторы колхоза.
год. Летом работал в колхозе на кирпичном заводе. В печи завода однажды на меня обрушилась кладка кирпичной стены. Я дома долго лежал в крови. Болела голова. Тошнило, рвало. Со мной работали одноклассники Силенко, Коваленко.
1953 год. Умер Сталин. Был митинг. Я плакал и хотел съездить в Москву, но денег на билет не было. Мы тогда были очень идейными. Верили в скорую победу коммунизма во всем мире. Постоянно маршировали по улицам с песнями:
И как один умрем
В борьбе за это.
Летом я работал в совхозе имени Крупской. Убирали сено или солому конными граблями. Мои лошади с испугу меня понесли по дороге, я упал на железные прутья конных грабель. Меня волочило и било по каменной дороге. Очнулся в районной больнице с сотрясением мозга, лечился».
Опять о травмах головы. Возможно, сработает. Между двумя травмами — смерть вождя. Переживания и обстоятельства изложены правдиво. Мы сами, тогда подростки чуть моложе Андрея, ужасно переживали кончину вождя и учителя, и нам доводилось не раз и не два бывать на полевых работах, что приводило порой к травмам. Несколько настораживает упоминание в автобиографии повреждений только одного рода — травм головы. Однако каждый имеет право на защиту и пользуется им, как умеет.
«1954 год. Закончил десять классов. Хоть ходил я в старом, заштопанном, в латках костюме, но мне нравилась в 10 классе девушка, Лиля Барышева. Она жила в железнодорожной будке на станции — мы были у нее однажды с одноклассниками. Мне нравилось, как она играла роль партизанки в самодеятельном спектакле. Нравились ее скромность, женственность. Нас учили в школе возвышенной любви. Мне нравились веснушки на лице Лили. Какие у нее глаза, я не знаю, своими близорукими глазами я не мог в них заглянуть.
Но были у нас с Лилей и близкие отношения. Вплотную, рядом мы сидели однажды в кинотеатре, соединив плечи, затаив дыхание. Я боялся, чтобы наши одноклассники не заметили нас, что мы сидим не шелохнувшись. Я хотел всегда поговорить с Лилей или зайти к ней домой попутно, но никогда не посмел.
На нашей сельской улице сидели ребята и девчата. И я иногда, правда очень редко, был с ними. Дело в том, что я был единственным десятиклассником на двух этих улицах. Остальные работали в колхозе или бездельничали. Меня считали слитком грамотным. Я видел, как они играли, катались по траве, как ребята щупали девчат.
Но я мечтал о высокой любви, как в кино, в книгах. Если ко мне подсаживалась девушка, я стеснялся, боялся, не знал, как вести себя, робел, дрожал, старался подняться со скамейки. Родители всем детям ставили меня в пример: «Какой Андрей тихий, скромный, и учится в десятом классе, и дома работает, и в колхозе». А меня это бесило — я был одиноким, отчужденным. И я видел один выход — проявить себя в науках, в труде и ждать высокой любви».
Его бывшие одноклассники и вышедшие на пенсию учителя Ахтырской средней школы подтверждают эти слова — насколько помнят и насколько знают. Что же касается ожидания высокой любви, о котором 56-летний Андрей Чикатило сообщает чуть старомодным слогом, то оно вполне соответствует официальному стилю эпохи: нас учили, какая любовь правильная, а какая — порочная.
