1 упрекнули за те же прегрешения старосту или других членов церковного совета, когда они принимали Ваше благословение, в котором было отказало мне. Ведь, пожалуй, скорее их, а не моя, настоятеля, прямая обязанность — договариваться с конюхом, давать ему бутылки, ибо подобная деятельность на приходе, контакты с аборигенами на уровне "бутылки" безмерно унижают священника, постоянно борющегося с алкоголизмом до и помимо всяких антиалкогольных кампаний, как я неоднократно докладывал Вам и все тому же уполномоченному. Кстати, обратно до машины он, все тот же Коля Малков, как помните, тоже вез Вас в санях "за бутылку", на что староста, А.А. Лебедева, с бухгалтером К.А. Деми-чевой картинно, с низкими поклонами, просили у меня "благословения" в присутствии Вашего Высокопреосвященства. Бутылка водки пошла, как всегда, Вашему шоферу, ведь ему за столом пить нельзя, а бутылка церковного вина "Узбекистан" — Коле Малкову. Маленький курьез здесь в том, что они перепутали мешочки: Малкову кагор — противнее рыбьего жира, пришлось у кого-то на са-
| могон менять. А я ведь кагор из Москвы в рюкзаке вожу, "Узбекистона" в Вологде не бывает.
В тот день, на Николу, Вы дважды произнесли одну и ту же, показавшуюся мне тогда загадочной, фразу: "Отец Георгий, я ехал сюда с твердым намерением запретить Вас в священнослужении". Значит, гневаться начали еще до того, как вышли из своей
129машины и пошли по глубокому снегу, до того, как, не получив от меня вожделенную "бутылку", уехал Коля, до того, как пошел снег, и занесло тропу в Ламаниху.
Когда окончился молебен и пора было выходить с крестным ходом, кто-то намеренно или случайно поставил за калорифер в углу выносной запрестольный крест, приготовленный для этого крестного хода и стоявший вместе с фонарем и запрестольным образом у столпа. Вы тут же стали совершенно непристойно кричать на меня при всех прихожанах. Потом, во время самого крестного хода, бывший истопник церкви Н. Скородумов, назвавшийся звонарем, уведомил Вас, что с колокольни украдены все колокола и, надо думать, в них звонят уже где-то за границей, и Вы не дали себе труда просто сделать несколько шагов в сторону, поднять голову и поглядеть на колокольню. Вы сочли излишним задать мне хоть один вопрос, сочли информацию клеветника вполне достаточной для объективного суда, и вдруг, подозвав меня, принялись гневно топать ногами и кричать так, что я никак не мог понять, чего Вы от меня хотите, не мог разобрать выкрикиваемых Вами слов и обрывков фраз, но, глядя в Ваше густо покрасневшее лицо, опасался только одного — как бы у Вас инсульт на месте не приключился. И что самое поразительное, что довершало всю фантасмагорию — бесчинные крики и топанье архиепископа сопровождались пением тропаря, которым прославляют святителей, т. е. епископов: "Правило веры и ОБРАЗ КРОТОСТИ", мы ведь Николу праздновали, все люди тропарь знают (я специально 100 экземпляров напечатал и раздал), вот и просил я всех прихожан петь его все время, не переставая.
Прошло десять месяцев. За все это время Ваших непрестанных издевательств надо мной Вы не найдете в моих словах, в моих письмах на Ваше имя ничего более грубого и непристойного, более оскорбительного для Вас, чем сухой официальный тон некоторых моих прошений, стремление стать на почву фактов и законности. Вы пишете, что я "нарядился в юридическую тогу". Одежда эта, признаю, при обращении священника к архиерею, даже к архиерею, сознательно и бесстыдно измывающемуся над ним, священником, недостойная. Клянусь, она мне ненавистна до сего дня. Я облачался в нее, только когда мне приходилось беседовать с заведомыми безбожниками и беззаконниками — уполномоченными Совета по делам религий или их исполкомовскими пособниками. Но сейчас у меня нет выхода, нет выбора, я все про-
130
чие наряды перебрал, Вы сами меня нынче в эту недостойную священнослужителя хламиду нарядили.
Я несколько раз устно и письменно просил Вас простить меня, не вдаваясь в обсуждение Ваших указов, где мне был объявлен строгий выговор и запрещение в священнослужении. Простр простить. Сетовал, что доставил огорчения Вашему Высокопреосвященству своим поведением, в чем был совершенно искренен. Вы пренебрегли одними просьбам и отвергли другие. Я просил назначить духовный суд из священнослужителей нашей епархии — Вы трижды категорически отвергли мою просьбу. Наконец, я был вынужден просить Вас "нарядиться в юридическую тогу" — передать все имеющиеся в Вашем распоряжении документы и материалы в народный суд и ходатайствовать о возбуждении против меня уголовного дела, естественно, предоставив мне право защищаться против моих обвинителей, отстаивать перед безбожниками честь и достоинство священнослужителя, но и в сей милости мне было отказано. Епархиальные управления живут в "стране с телеграфно-кодовым названием", а не в России, они почему-то твердо усвоили худшие уроки нашего уродливого бюрократического государства, скрупулезно собирают секретное досье на священнослужителя, именуемое его "личным делом", куда он сам никогда заглянуть не смеет, это — тайна за семью печатями. И орудие шантажа. В мутной-то водице, гласит народная мудрость, рыбку легче ловить, да жаль, что-то не припомню я, чтобы Священное Писание, где так много о рыбаках говорится, подобный промысел поощряло, рекомендовало бы вметать мрежи туда, где вода помутнее. Не таким Рыбаком был Спаситель, не на такие труды благословлял и посылал Он апостолов.
Вы отказали мне во всех просьбах без объяснения причин. Вы требуете от меня лишь одного, того, что требует КПСС от каждого из своих членов, — чтобы я лгал, чтобы я "разоружился перед партией", чтобы я притворно признал законность Ваших прещений и грубых разносов, догматическую незыблемость Ваших циркуляров и указов. Нет, никогда не признаю, как не признавал с первого дня, о чем в полный голос сказал Вам и написал на первой же странице объяснительной записки от 9 января с. г. Но, следуя долгу послушания, безропотно подчинился беззаконному прещению и не нарушил его за все время, пока длилось антиканоничное запрещение в священнослужении.
131Чтобы в будущем не возникло каких-либо недоразумений и кривотолков, считаю своим долгом и сегодня заверить Вас в том, в чем уже устно и письменно заверил главное орудие подавления Церкви, "лубянское подворье", Совет по делам религий. С того дня, когда Господь вновь приведет меня служить в Его Церкви, на какое бы служение я ни был призван, какое бы послушание я в Ней ни исполнял, я, ни минуты не колеблясь, вновь пойду по тому же пути, с коего Вы меня сбиваете, т. е. буду делать все то, за что Вы объявили мне строгий выговор, за что запретили в священнослужении, за что десять месяцев, бесстыдно нарушая и презирая все Божеские и человеческие законы, не даете мне отпускную грамоту.
