Из Петербурга писали о загадочной эпидемии, которая пришла в европейскую Россию из Сибири. Это был ответ на письмо Канта, стремившегося узнать происхождение болезни, охватившей к весне 1782 года и Восточную Пруссию. Смертельные случаи были не так уж часты, но в течение нескольких дней люди чувствовали сильное недомогание. Появлялся жар, головокружение, мучил кашель и насморк. Болели главным образом те. кто часто выходил на улицу, встречался с другими. Лечили потогонными средствами, иногда кровопусканиями; против кашля давали шпанские мушки. Называлась диковинная болезнь – инфлюэнца. Кант вспомнил, что семь лет назад эпидемия инфлюэнцы вспыхнула в Лондоне. В местной газете он опубликовал по этому поводу заметку «К сведению врачей», к которой приложил перевод статьи английского врача о лондонской эпидемии 1775 тогда. Сам Кант не заболел: его выручила выработанная им система гигиенических правил. Канта интересовали масштабы эпидемии; размышляя о всевозрастающем благодаря торговле общении народов, он предрекал появление в Европе новых эпидемических заболеваний…
Первый личный отклик на «Критику» (судя по сохранившейся корреспонденции) принадлежал брату Канта. Переписывались они редко. После окончания университета Иоганн Генрих обосновался в Курляндии. Женился по любви. «Я счастливее тебя, мой брат. Бери с меня пример», – писал он в 1775 году. Теперь (сентябрь 1782 года) Иоганн Генрих сообщал, что некоторое время назад занял пасторскую должность где-то между Митавой и Ригой, благодарил Иммануила за присылку ценной книги – пособия по домоводству. С хозяйством много возни, поэтому книга кстати. Земля здесь плодородная, есть великолепный сад, дети подрастают, жаловаться не на что. Только вот окружение серое, в приходе нет совсем дворян. Иоганн Генрих интересовался жизнью родственников – сестер, дяди и тети, спрашивал о делах брата. Письмо кончалось следующим пассажем: «О твоей „Критике очищенного разума“ говорят все здешние мыслители. Надо полагать, ты на этом не успокоишься. Не может ли твой брат претендовать на то, чтобы знакомиться с твоими работами прежде, чем остальная публика». Далее следовала приписка от невестки, которая была в восторге от книги по домоводству и от души благодарила «господина брата».
К тому времени, правда, уже появились в печати две анонимные рецензии. Первая была напечатана в январе в «Геттингенском научном вестнике». Рецензент приписывал Канту то, чего в книге не содержалось, и умалчивал о том, что следовало бы отметить в первую очередь. Своих мыслей Кант не узнавал. Основная идея «Критики чистого разума» будто бы сводится к следующему: «Все наши знания возникают из определенных модификаций нас самих, каковые мы называем ощущениями. Где они находятся, откуда взялись, это нам абсолютно неизвестно». Рецензия упрекала Канта в берклеанстве.
Автором рецензии был Христиан Гарве, представитель «популярной философии», известный переводчик с английского и греческого, рано отказавшийся из-за плохого здоровья от университетской карьеры. К моменту выхода «Критики» он оказался проездом в Геттингене и связал себя обещанием дать разбор книги еще до того, как увидел се. А прочитав, понял, что она ему не по зубам. Но отступать было поздно. В муках родилась рецензия, попавшая затем в руки сотрудника редакции профессора Федера, который без ведома Гарве сократил ее и кое-что добавил от себя; ему, в частности, принадлежало сравнение Канта с Беркли. Гарве отрекся от опубликованного текста. В ответ на публичный призыв Канта, обращенный к геттингенскому рецензенту, раскрыть свое инкогнито Гарве отправил в Кенигсберг взволнованное письмо, в котором поведал об обстоятельствах дела, ругая себя за то, что взялся за непосильный труд, раскаивался в содеянном, но главную вину возлагал на сотрудника редакции, который будто бы оставил от написанного лишь десятую часть. (Это не соответствовало действительности: впоследствии рецензия Гарве в ее первозданном виде была напечатана во «Всеобщей немецкой библиотеке», и Кант мог убедиться в том, что она мало чем отличается от геттингенского варианта, Кант был ею также недоволен и говорил, что его принимают за слабоумного.) На покаянное письмо Кант ответил любезно и обстоятельно, предлагал поддерживать знакомство, успокаивал незадачливого рецензента, говорил, что единственная его забота – спокойное обсуждение проблемы. Озлобленный ученый спор для него непереносим, но, к сожалению, иного ждать не приходится. «Слабые люди, вы только прикидываетесь, что вас заботит истина и расширение знания, на самом деле вас занимает только тщеславие!»
Была еще одна рецензия, увидевшая свет в Готе в августе 1782 года. Ее автор, некто Эвальд, явная посредственность, вообще не смог дать какую-либо оценку про читанному. К счастью, он ограничился лишь пересказом введения и первых разделов книги.
Все это действовало удручающе. Тем более что Кант вовсе не считал великие умы обреченными на непонимание. Наоборот, он твердо верил в то, что самые сложные произведения можно и нужно сделать общедоступными, здесь, по его мнению, даже заключен своего рода критерий философской истины: проверка на популярность. В письме к Гарве именно так он и выразился: «Каждое философское сочинение надо уметь изложить доступно, иначе под покровом мнимого глубокомыслия может таиться бессмыслица. Однако с популярного изложения нельзя начинать далеко идущие изыскания».
Теперь, когда главное было позади, Кант мог позаботиться и о том, чтобы его правильно поняли. Еще в дни типографской работы над «Критикой» он высказал (в письме к М. Герцу) намерение общедоступно изложить содержание своего главного труда. После холодного приема, оказанного книге, философ укрепился в своем замысле. Но работа затягивалась: одновременно Кант приступил к сочинению по метафизике нравов. Кроме того, он ждал рецензий. Они появились, и Кант больше не откладывал завершения компендиума «Критики чистого разума». Под названием «Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться в качестве науки» весной 1783 года книга вышла из печати.
«Пролегомены» означает «предварительные замечания». Переложение «Критики» было значительно короче основного труда, но отнюдь не популярнее. «Эти пролегомены предназначены не для учеников, а для будущих учителей», – отмечал автор в предисловии. Акцент был перенесен на проблему метафизики. Понаслышавшись упреков в том, что он намерен устранить философию, Кант не уставал подчеркивать свою приверженность к мировой мудрости, рисуя перед ней радужные перспективы, если она примет его основоположения. (Но как она должна превратиться в науку, оставалось по-прежнему неясным!) В заключение Кант упоминал о появившихся рецензиях. Именно здесь он призвал гёттингенца вступить с ним в публичный спор. Что касается обвинений в субъективном идеализме, то Кант, сопоставив свои положения с Беркли, настаивал на том, что он высказывает взгляды, прямо противоположные «настоящему идеализму».
