«Прощайте, друг мой, если бы мне была дана еще одна жизнь, я хотела бы снова прожить ее с любовью к вам, но у меня уже совсем не осталось времени».
Иногда она, стараясь вернуть себе чувство собственного достоинства, просит де Гибера воздержаться от визитов. В сентябре 1775 года, когда он женился на юной аристократке с завидным состоянием, она настаивает на том, чтобы прервать их отношения. «Боже мой! Пришло время, когда я могу или должна сказать: “ Я буду жить, не любя вас”». Страсть, которую она питает к нему, она сравнивает с «тяжелой болезнью» и просит вернуть ей ее письма. В октябре, чувствуя, что умирает, она трагично произносит: «Я должна покориться своему ужасному жребию, страдать, любить вас и скоро умереть» [письмо CXXXVI]. Все же она угасала еще семь месяцев, за это время она написала де Гиберу сорок четыре письма. В своих последних словах, обращенных к нему, она выразила свое любовное кредо, которому была верна до самой смерти: «Прощайте, друг мой, если бы мне была дана еще одна жизнь, я хотела бы снова прожить ее с любовью к вам, но у меня уже совсем не осталось времени» [письмо CLXXX].
Жюли де Леспинас скончалась 23 мая 1776 года. За несколько часов до своей смерти она попросила у Д’Аламбера прощения: «Вы ждали, чтобы я слезно просила у вас прощения, ждали последнего признания вашей любви, сладостное и мучительное воспоминание о которой навсегда останется в глубинах моей души». Так об этом вспоминал он сам.
На следующий день Жюли была похоронена в церкви Сен-Сюльпис. Д’Аламбер и Кондорсе возглавили траурную процессию, в которой находился и де Гибер. Опечаленный до глубины души, Д’Аламбер не мог знать, что худшее ждет его впереди. Когда он разобрал тысячи писем, оставшихся после Жюли, в том числе письма де Мора, и написанные ею воспоминания о своих любовных страстях, Д’Аламбер не мог найти себе места, чувствуя себя истерзанным и уничтоженным. Разве есть слова, способные передать те мучения, которые ему пришлось пережить?
...
Д’Аламбер опечаленный до глубины души смертью возлюбленной, не мог знать, что худшее ждет его впереди.
Слава богу, что к нему не попали письма Жюли, закрытые в маленьком бюро: д’Алабмер, выполняя волю Жюли, не открывая, отослал его де Гиберу. О том, насколько он заблуждался, не замечая их связи, свидетельствует его письмо к де Гиберу, отправленное вместе с бюро. Делясь с ним своим горестным открытием по поводу любви Жюли и де Мора, он пишет: «Посочувствуйте мне… Никогда я не был первым в ее сердце, я потерял шестнадцать лет жизни, мне теперь шестьдесят. Лучше мне умереть, когда я пишу эти слова, и пусть они будут написаны на моей могиле… Для меня все кончено, мне остается только умереть»4.
Если и жила когда-нибудь на свете женщина, которую можно было бы назвать ипе grande amoureuse – непревзойденной любовницей, искушенной в любви, что не совсем передает смысл этого выражения, женщиной, жизнь которой была наполнена любовью, то ею была Жюли де Леспинас. По природе своей несдержанная, на редкость неумеренная в своих желаниях, она заставляет нас задуматься о самой природе любви. Что значит любить не одного мужчину, а сразу троих одновременно? Для французов Жюли – узнаваемый персонаж, вариация на тему l’amour fou – «безумной любви», из века в век возникающей в разных обличьях: вспомним Федру Расина, писательницу Жорж Санд, певицу Эдит Пиаф… Во Франции, со свойственной ей эксцентричностью, самозабвенно любящая женщина становится героиней, и не только литературного романа.
...
В эпоху, когда все поклонялись чувству, нельзя было выглядеть бесчувственным.
Самозабвенная, дикая, безумная любовь, жертва и унижение ради любви – довольно типичный сюжет для французской культуры. В конце концов, именно французы изобрели романтическую любовь, наделив ею Тристана и Изольду, Ланселота и Джиневру, Федру и принцессу Клевскую. В Жюли, как и в литературных образах, мы наблюдаем, по-видимому, неисчерпаемый запас страсти, но она не дарит ее только одному предмету любви. Она любит разных мужчин, и любит их по-разному: к Д’Аламберу она питает нежную привязанность, с де Мора их объединяет взаимное чувство, а к де Гиберу она испытывает маниакальную страсть. Она верит в то, что каждая любовь всегда должна быть единственной и неповторимой.
История Жюли служит примером взаимоотношений между людьми, характерных как для частной жизни, так и для искусства того времени. Сентиментальные романы, популярные в Англии и во Франции благодаря Ричардсону и Руссо, были не просто литературным явлением, они оказали влияние на жизнь реальных людей. Поведенческие модели Жюли де Леспинас, де Мора, де Гибера и даже Д’Аламбера нашли в книгах. В эпоху, когда все поклонялись чувству, нельзя было выглядеть бесчувственным. Очевидно, что их эмоции отличались глубиной и манерой выражения – сравните заученную галантность Гибера с похожими на молитвы, волнующими признаниями Жюли, – но умение любить считалось мерилом достоинства независимо от происхождения и принадлежности к социальной и интеллектуальной элите.
...
Он любил ее слепо, искренне, глубоко, верно. Он был достоин лучшей судьбы, а вместо этого после ее смерти утратил не только возлюбленную, но и веру в ее любовь к нему.
В 40-х годах XVIII века, когда Жюли была юной девушкой, а романы Ричардсона приобрели международную известность, письма стали неизменным атрибутом любовных интриг. XVIII век славится перепиской, которую вели интеллектуалы и любовники. Пожалуй, самыми замечательными в этом ряду были письма Жюли. Они совершенно не похожи на письма ее заокеанских современников Абигайль и Джона Адамс, оставивших потомкам богатейшую в американской истории супружескую переписку. Долгая любовь президентской четы опиралась на семейные ценности, она подкреплялась религией, была связана с политикой – все это способствовало добровольному подчинению удовольствия долгу. Они часто жили в разлуке, поскольку Джон выполнял служебные обязанности в Филадельфии, в Париже и в Нидерландах, в то время как Абигайль воспитывала детей на их семейной ферме в Массачусетсе. Когда она, наконец, соединилась с Джоном в Париже, то неудивительно, что чувствовала себя некомфортно, видя, с какой легкостью относятся французы к любовным связям. Она поражалась тому, как мужчины и женщины вели себя в обществе, с какой откровенностью они обсуждали личную жизнь, что считалось абсолютно неприличным на ее родине. Она была шокирована, когда мадам Гельвеций, вдова знаменитого философа, обхватила руками шею Бенджамина Франклина и расцеловала его в обе щеки. Она испытывала неловкость и чувствовала себя оскорбленной, когда балерины показывали щиколотки во время спектакля в опере. Супруги Адамс – представители провинциальной и пока еще пуританской американской культуры, которой не хватало страсти, – жили в атмосфере семейной гармонии, которую не без причины так ценили Франклин и Джефферсон, работавшие в Париже без жен. Джон и Абигайль старательно сохранили письменные свидетельства своей любовной привязанности, продолжавшейся более полувека. В отличие от них любовные письма Жюли к де Гиберу, полные поистине романтического описания ее чувств, со временем стали ассоциироваться с романтизмом во французской литературе и во французской жизни.
